Генерал начал было рассказывать, что вышло, но увидал в глазах Елены такую мольбу, что круто оборвал рассказ и вопросительно глядел на Елену.
Венецкий между тем собирался уходить.
- Папа... голубчик!.. - шепнула Елена.
Старик засуетился, подошел к Венецкому, взял его за руку и сказал:
- Да ты куда же, Алексей Алексеевич, так торопишься!.. Четверть часика подожди... За четверть часа начальство не взыщет... Ведь вы с Лелей старые знакомые... Давно не видались!
Он обнял Венецкого и подвел его к Елене.
- Вот садись да поговори с Лелей, а то ты словно какой нелюдим, так ни слова не сказал, да и бежать!.. Это, братец, нехорошо... В наше время артиллеристы молодцами были... - шутил старик, с нежностью встречая благодарный взгляд Елены...
Затем генерал вдруг взглянул на часы и промолвил:
- А и я-то хорош, нечего сказать! Не похвалит меня доктор... С вами-то и забыл, что мой крейцбруннен меня давно ждет! Иван никогда не вспомнит! - ворчал старик, словно бы сердясь на Ивана. - Никогда не подаст! Пойду пожурю его да выпью воды... И то опоздал четверть часа, а тут главное дело аккуратность... Так и доктор говорит, а он правду говорит!
И, довольный, что так ловко выдумал предлог, старик вышел из кабинета, прошел в столовую и нервно заходил по комнате, чутко прислушиваясь, не позвонят ли в передней. Доброму старику очень хотелось, чтобы жена его не вздумала вернуться в эти минуты домой и не помешала бы "этим бедным молодым людям".
"Я им позволил это свидание в первый и последний раз!" - утешал себя старик.
- Было бы жестоко не позволить! - прошептал он, продолжая ходить на часах...
II
- Алексей Алексеевич... Простите ли вы меня? - проговорила Елена, когда молодые люди остались одни.
- Я... вас... простить?.. И вам не стыдно меня об этом спрашивать! тихо упрекнул Венецкий, поднимая на Елену глаза.
В этих кротких глазах светилась такая преданная любовь, что нервы Елены не выдержали. Крупные слезы тихо закапали на платье, а между тем счастливая улыбка, точно радуга, засияла на ее лице.
Она взяла руку Венецкого и крепко пожала ее, как бы безмолвно благодаря этим пожатием.
- Елена! Вы плачете? Вы очень несчастливы? Да? Что же вы ничего не говорите?.. - проговорил он упавшим голосом.
Она заглянула ему в глаза так нежно, так ясно, что Венецкий в эту минуту совсем забыл, что Елена замужем и что свидание это, быть может, последнее. Перед ним была та самая Елена, которой летом еще он так горячо шептал слова любви.
Он тихо припал к ее руке, осыпая ее поцелуями.
- Добрый мой... хороший! - тихо шептала она. - Вы еще меня утешаете... Я сделала вам столько зла...
- Но вы, Елена, вы?.. Что вы с собой сделали? - вдруг крикнул он, вспомнив действительность и приходя в себя.
- Не говорите об этом! - как-то серьезно проговорила Елена. - К чему спрашивать? Поздно!.. Ведь вы все знаете.
- Знаю...
- Скажите, мой друг, как бы вы поступили на моем месте?.. Отвечайте мне, скажите правду, что думаете...
И она глядела ему прямо в глаза с какою-то грустною улыбкой.
- Вы знаете отца... Его страдания были моими страданиями... Я много понимала, хотя отец никогда не жаловался, а ему тяжело было... Мать никогда не любила его и...
Она колебалась договорить.
- И... обманывала! - с трудом выговорила Елена.
Но потом, помолчав, она продолжала, как бы желая облегчить свое горе:
- Какова была бы его жизнь, если бы его на старости лет исключили из службы за долги?.. Он этою бы не перенес... Вы знаете, ведь он в делах ребенок... Мать мне все рассказала... Что доканчивать!.. - печально добавила она.
- Но разве дядя не мог помочь вам?
- Дядя... я с ним вообще редко говорила. Мать объяснила мне, что он папу не любит и что он против нас... Последнее время он почти не бывал у нас, недавно женился.
- Ах, Елена!.. Я боюсь, что вас обманули и что вы принесены в жертву...
- Что вы говорите, Алексей Алексеевич?.. Разве мать, какова бы она ни была, захочет погубить свою дочь?..
- Но... я все-таки ничего не понимаю... И знаете ли что?..
Он хотел было снова высказать ей свои подозрения, но остановился.
"К чему? И без того ей тяжело. Зачем лишние страдания..." - подумал он.
Слезы душили его.
- Оставим это... Все равно поздно!.. - проговорила Елена. - Ведь вы простили меня и не бросите в меня камнем?.. Не скажете, что я... я... продала себя за богатство.
Она не могла дальше продолжать и зарыдала. Венецкий и сам не выдержал. Он взял ее руку и осыпал ее поцелуями, смачивая ее в то же время слезами.
Незаметно протекали минуты, а они сидели тихо, утешая друг друга, как два больные, приговоренные к смерти. Им было так хорошо вдвоем, что они не слыхали, как у дверей старик уже несколько раз покашливал. Наконец кашель раздался сильный. Они оба услыхали и грустно взглянули друг на друга.
- Пора! - проговорил Венецкий. - Прощайте же, моя ненаглядная... Прощайте!..
Он обнял Елену и порывисто прильнул губами к ее губам. Она не противилась. Она забыла обо всем и помнила только, что около нее любимый человек.
- Я не могу вас не видеть... - шепнула она. - Хоть изредка...
А кашель за дверями делался назойливее.
Когда старик осторожно отворил двери и вошел в кабинет, то увидал обоих молодых людей с заплаканными глазами.
Он как-то сердито крякнул и проговорил:
- Ну, Алексеи Алексеевич, я думаю, пора и к начальству, а то тебе достанется, нынче время военное.
Венецкий пожал руку любимой женщины и подошел к старику.
- Смотри, меня не забывай... захаживай, только, братец, захаживай рано утром, чтобы нам никто не мешал, а мы будем с тобою войну вести с турками... Ну, прощай. Будь здоров, родной мой! - проговорил генерал, крепко прижимая к своей груди Венецкого.
Венецкий быстро вышел из кабинета.
Оставшись вдвоем с Еленой, старик всячески пробовал развлекать свою "девочку". Он рассказывал ей план кампании, усадив ее рядом с собой, и заставил следить за движениями корпусов. Елена знала слабость отца и не раз исполняла должность его начальника штаба, когда старик, бывало, перепутывал войска, штудируя вместе с "девочкой" франко-прусскую войну. Она, улыбаясь, слушала, когда старик, совершенно серьезно уверенный, что развлекает свою "девочку", восклицал:
- Вот этот корпус идет вперед, переходит Балканы вот здесь... Этот корпус переходит Балканы вот тут... Третий корпус, Леля, в это время форсированным маршем направляется к Шумле... Все они соединяются у Адрианополя, а турки в это время бегут, бегут, Лелечка, как зайцы, в своих красных фесках... Мы без бою берем Адрианополь, а оттуда до Царьграда рукой подать...
- А где же, папа, твои резервы? - остановила его, сквозь слезы улыбаясь, Елена.
- Резервы?.. А зачем нам резервы, позволь тебя спросить? - горячился старик. - Какие такие резервы!.. Нам не надо резервов... Вперед с богом, и кончено! Еще резервы выдумала. С турками - резервы! - сердито повторял старик. - Эх, вижу я, девочка, ты от кого-нибудь наслышалась о резервах... Мы, брат, не станем по-прусски цирлих-манирлих выделывать. Шалишь, девочка! Мы по-русски, начистоту... За царя и Русь святую с богом марш, ура! - и посмотрим, кто устоит против русского штыка... Я слышал, что у нас такой план и выработан... С богом вперед, - и ничего более... Да и зачем нам другой план?.. С русскими солдатами да еще планы... Помнишь, девочка, Суворова?..
Старик оживился и продолжал рассказывать на эту тему, не замечая, что дочка давно не слушает его, хотя и глядит на него. Он начал было излагать, как мы возьмем Царьград, выгоним султана в Малую Азию (эта смелая мысль, надо, впрочем, заметить, явилась у него сегодня утром под влиянием статьи любимой им газеты, настоятельно требовавшей прогнать султана в Малую Азию) и сделаем Царьград вольным городом, и, окончив с этим вопросом, внезапно спросил:
