Миша размышлял сквозь дрему, подавляя в себе непрошеную грусть по каким-то несбывшимся надеждам. И ни одного вопроса о том, чем может кончиться эта страшная война. Вернее, такой вопрос перед Мишей вставал, но звучал он в его сознании очень просто: как скоро Красная Армия постучится в железные ворота Берлина?
Иванюта и не заметил, когда свернули с грейдера на глухую проселочную дорогу, хотя грузовик прыгал на выбоинах, заваливался с боку на бок. И вдруг наступила тишина, прекратилась тряска. Затем раздался чей-то заспанный басище:
- Приехали!.. Выгружайсь!..
Миша увидел, что грузовики стоят на просеке сумрачного соснового леса, в глубине которого просматривались палатки, шалаши из веток, машины и автобусы.
Захватив вещмешки и шинельные скатки, все слезли с грузовиков и сгрудились в одном месте. В ожидании распоряжений расселись под кустами. Но сидеть долго не пришлось: прибежавший откуда-то розовощекий политрук с выцветшими бровями и белесыми глазами пригласил политработников следовать за ним.
...С прибывшими беседовал начальник отдела политпропаганды дивизии полковой комиссар Федулин - огромного роста мужичище, с добродушным, веселым лицом и хитроватым, кажется, проникающим насквозь взглядом. Он сидел за столом, если можно так назвать доски, приколоченные к вбитым в землю кольям, и задавал расположившимся на траве политработникам вопросы, иногда неожиданные.
- Что можно отнести к наиболее музыкальным инструментам? - со смешинкой в голосе спросил он у младшего политрука Левы Рейнгольда, прибывшего на должность начальника клуба.
У вскочившего на ноги Левы вначале вспыхнули уши, затем красные пятна проступили на щеках и шее.
- Я бы отнес скрипку, - с некоторой осторожностью ответил Лева.
- А еще?
- Флейту...
- А еще?
- Арфу... - Младший политрук Рейнгольд уже смотрел на полкового комиссара со страхом. - Опять не угадал?
- И не угадаешь, если не слышал и не видел. - Федулин раскатисто и добродушно засмеялся. - Так вот, милый мой, запомни, что тебе скажет старый кавалерист... К наиболее музыкальным инструментам относятся ноги бегущей лошади...
Все одобрительно засмеялись, а громче всех - прислушивавшийся со стороны щупленький, с курносым, каким-то птичьим лицом, младший лейтенант, видимо, как догадался Иванюта, радиотехник, ибо он стоял на коленях перед разобранным на расстеленной плащ-палатке радиоприемником и нянчил в руках лампы. Федулин кинул взгляд в сторону младшего лейтенанта и, заметив, что у него сбита на макушку фуражка, сдвинут набок поясной ремень и расстегнут ворот гимнастерки, задал вопрос уже Иванюте:
- А вот вопрос газетчику... Кто зафиксировал на бумаге истину, будто нарочитая небрежность в одежде истолковывается болезненно-тщеславными людьми как признак гениальности?
- Не знаю, товарищ полковой комиссар, - растерянно ответил Иванюта, приняв стойку "смирно" и не отрывая восторженных глаз от сверкающего на груди Федулина ордена Ленина.
- Жаль, - вздохнул Федулин, искоса наблюдая, как поспешно приводил себя в порядок смутившийся младший лейтенант. - Я тоже позабыл... Тогда, может, ответишь, товарищ... - он заглянул в лежавшую перед ним бумагу, младший политрук Иванюта, какая самая высокая награда Родины? Только не будем касаться звания Героя...
- Самая высокая награда - орден Ленина! - Иванюта даже улыбнулся такому простому вопросу. - Это символ идей, за которые мы боремся.
- Правильно, орден Ленина - самая высокая награда, - согласился Федулин. - А кроме ордена? Подумай...
Лицо Иванюты залилось краской, глаза непроизвольно заморгали.
- Если говорить не об орденах, - пришел ему на помощь полковой комиссар, будто не заметив растерянности Миши, - то самая высокая награда Родины - это ее доверие, которое тебя возвеличивает в собственных глазах... Тебе, товарищ Иванюта, Родина доверила быть работником партийной печати. Надеюсь, ты понимаешь сам, какая это честь, и я поздравляю тебя с прибытием на свой боевой пост... А теперь скажи: под бомбежками бывал?
- Ого, еще сколько!
- Какая самая страшная бомбежка?
На мгновение задумавшись, Миша весело выпалил:
- Та, которая еще не кончилась!
- Правильно! - серьезно ответил Федулин под одобрительный смешок сидевших на траве политруков.
Миша Иванюта шагал по лесу в ту сторону, где, как ему сказали, расположилась редакция дивизионной газеты "Красноармейский залп". Редакция оказалась совсем рядом с политотдельской палаткой, и первым, кого Миша здесь увидел, был раздетый до пояса и сидевший на подножке замаскированного автобуса мужчина солидного возраста (все, кто был старше Миши лет на пять-шесть, казались ему стариками). Склонившись к пристроенному на ветке куста зеркальцу, мужчина старательно намыливал кисточкой подбородок.
- Ко мне? - спросил он, заметив подошедшего младшего политрука.
- Мне редактора - политрука Казанского.
- Я редактор...
- Может, подождать? - смутился Миша.
- Валяй сейчас. С чем и откуда пришел?
- Младший политрук Иванюта!.. Прибыл в ваше распоряжение для прохождения дальнейшей службы на должность инструктора-литератора!
- О, это дело! - Казанский посмотрел на Мишу заинтересованно-изучающе, одобрительно кивнул и взял в руки безопасную бритву. - Ну, рассказывай о себе... Кто ты, с чем тебя едят, что умеешь, что успел повидать?..
Торопливо и сбивчиво излагая свою куцую биографию, Миша видел, как из-под мыльной пены обнажалось под бритвой широкое, чуть взрыхленное оспой лицо Казанского. Кончив бриться, он взял под кустом котелок с водой и протянул его Мише:
- Слей, пожалуйста.
Казанский умывался с веселой яростью - ухая и ахая, визгливо покряхтывая. Затем тщательно вытерся серо-пепельным полотенцем, плеснул в лицо тройным одеколоном и, зарычав от жжения, стал одеваться. Потом бережно поднял с травы широкий ремень с двумя портупеями, полевой сумкой, кобурой с пистолетом и, набросив на плечи портупеи, прочно опоясал талию ремнем. А когда надел еще планшетку на тоненьком ремешке и расправил под ремнем складки гимнастерки, вдруг выпрямился - широкогрудый, коренастый, какой-то по-особому ладный, стройный.
