Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Заподозрив неладное, Кузьма внимательно осмотрел настил парома. К ужасу своему, заметил, что, если наступить на одну доску, она угибается и из дырки высовывается, как жало осы, большой гвоздь. Тут же Кузьма подбил доску клинышками, чтобы она не прогибалась.

А на второй день обнаружил, что клинья из-под доски вновь вынуты, а к перилам была приколота записка. Детскими каракулями в ней писалось: "Дядька Кузьма, если не хотите пойти кормить рыб, то не суйте носа в чужое просо. Следите, чтобы гвоздь не гнулся и не тупился. Смерть фашистам!"

Кузьме показалось, что он стоит не на пароме, а на зыбком подмостке виселицы; даже петля на шее почудилась, и он, судорожно глотнув ставший вдруг холодным воздух, расстегнул воротник сорочки и затравленно оглянулся на берег. Еще раз посмотрел на бумажку, и она показалась ему черной, а буквы на ней будто причудливый росчерк слепящей молнии. Почему-то вспомнилось давно слышанное или виденное на экране: в минуту опасности записку съедают, дабы не попала она никому в руки. Машинально скомкал бумажку, поднес ее ко рту и словно ощутил, что от нее пышет огнем. Помедлил, раздумывая, и сообразил: глотать записку ни к чему; и тут же, разорвав ее на мелкие клочки, развеял над Бужанкой. Белыми бабочками покружившись в воздухе, клочки лениво падали на воду и медленно уплывали от парома. Но страх у Кузьмы не проходил: ему подумалось о том, что кто-нибудь может выловить эти "бабочки", склеить их, и тогда...

Сбежав на берег, Лунатик стал бросать комья земли в гущу мятых лепесточков. Пока не утопил все, не успокоился.

И потянулись дни страха. Кузьма даже не знал, кого он больше боялся: фашистов или тех неизвестных людей, которые подбросили записку и чьи глаза, как ему мерещилось, постоянно устремлены на него. Тем не менее он исправно следил, чтобы гвоздь безотказно вонзался в колеса немецких машин.

Через некоторое время Кузьма стал вести счет "ужаленных" колес делать зарубки на перилах парома. Когда зарубок появилось больше тридцати, произошло неожиданное: Кузьма не узнал машину, уже побывавшую на пароме, а теперь следовавшую куда-то обратным рейсом, и позволил гвоздю "сработать". Водитель грузовика - белобрысый, плоскогрудый солдатик - догадался, что не случайно после парома колесо машины второй раз оказывается проколотым. Он и ехавший с ним унтер-офицер - вооруженный автоматом пожилой человек с серым, уставшим лицом - вернулись к переправе, осмотрели настил парома и без труда обнаружили нехитрое приспособление.

Зловеще усмехаясь, шофер-солдатик подозвал Кузьму и указал ему на гвоздь. Кузьма, изумленно рассматривал дырку, нажимал на доску, проверяя пальцем острие гвоздя, ожесточенно скреб в загривке и недоуменно разводил руками; можно было подумать, будто он и вправду ни в чем не виноват. Тем не менее солдатик, как молодой петушок, подпрыгнул возле Кузьмы и, размахнувшись, влепил ему затрещину. Старик, ухватившись рукой за щеку, взвыл, но тут же умолк, увидев, что унтер-офицер, державший в руках автомат, уставил на него злые и холодные глаза.

- Я тут ни при чем! - заикаясь, оправдывался Кузьма. - Убей меня гром, не виноват!

Унтер-офицер, подняв автомат, толкнул побелевшего Кузьму в грудь стволом и начал теснить его к краю парома.

- Не виноват!.. Не виноват я!.. Хрест святой! - Кузьма лепетал скороговоркой, задыхаясь от ужаса перед неотвратной смертью. Он пытался ухватиться за ствол автомата и отвести его от своей груди. На самом краю парома это ему удалось. Он цепко держался за черную сталь, смотрел выпученными глазами унтер-офицеру в лицо и хрипло, истончившимся голосом просил: - Гражданин немец, помилуй! Не виноват!

Немец пытался вырвать из рук паромщика оружие, но тот, почувствовав, что спасения не будет, тянул на себя автомат, не видя, что стоит над самой водой.

На помощь унтеру кинулся белобрысый солдатик-шофер. Но было поздно. Кузьма уже балансировал на краешке настила и, держась за автомат, тянул за собой немца. Казалось, вот-вот оба сорвутся с парома. И немец, боясь упасть вместе с паромщиком, выпустил оружие, а Кузьма, взмахнув от неожиданности руками и бросив автомат через голову в Бужанку, тоже рухнул в воду, взметнув столб брызг.

- Спасите-е! - завопил он, вынырнув метрах в пятнадцати от парома, хотя течение речки было не такое уж сильное. Отряхнув с головы воду и посмотрев ошалело на берег, снова пошел ко дну.

Немцы молча наблюдали, как тонул сносимый течением паромщик. Через минуту он вынырнул уже метрах в тридцати. Суматошно побарахтав руками и крикнув "спасите!", снова скрылся под водой. Еще и еще раз показалась на поверхности его голова и слышался хриплый вой. Последний раз Кузьма появился близ кустов, росших прямо в воде. Уже не имея сил кричать, он широко открытым ртом глотнул воздух и, перестав сопротивляться, скрылся в глубине, из которой еще некоторое время выскакивали пузыри.

Вскоре на берегу появились два полицая. Были здесь и вездесущие мальчишки. Полицаи заставили их раздеться и искать на дне автомат господина унтер-офицера. Мальчишки искали ретиво, наперегонки наряя в воду. Первым нащупал на дне автомат восьмилетний Тарасик - сын Югины. Он проворно затолкал скользкое железо в илистое дно, вынырнул, отдышался и снова утенком пошел под воду.

За всем, что происходило у парома, наблюдал Кузьма Лунатик. Выросшего на Бужанке, его не так легко было утопить. Кузьма сидел в зарослях ивняка по шею в воде, лязгал зубами от холода и пережитого страха и размышлял над тем, где ему теперь прятаться после случившегося.

Прятаться довелось Лунатику, пока не была освобождена Кохановка. И за все пережитое Кузьма выхлопотал себе награду - партизанскую медаль. Даже сын Серега часто бросает на нее завистливые взгляды и вздыхает так тяжко, что Кузьме хочется дать ему поносить медаль, но только в будний день.

Начистив глиной медаль, Кузьма Лунатик перекрестился на угол с образами, прошептал: "Господи благослови", и вышел из хаты.

Солнце еще не взошло, но село уже проснулось. Слышались заспанные голоса, мычание коров, скрип калиток, звон пустых ведер у колодцев. Кузьма поежился от утренней свежести и в нерешительности затоптался у порога: идти на поиски Андрея еще было рано.

В соседнем дворе петух загорланил свое привычное: "Пойдем выпье-е-м!", и Кузьма не без сожаления мысленно ответил ему: "Нема на что-о!.."

25

Всю эту ночь Андрей провел на ногах. Не в силах совладать со своей ревностью, изнемогая от тяжкой обиды и сердечной боли, он до рассвета блуждал по берегу Бужанки. А с рассветом, боясь встреч с людьми, подался через косогор в поле и сам не заметил, как оказался в Чертовом яру.

Земля здесь бросовая из-за суглинка и крутых скатов яра, поросшая пыреем, осотом, молочаем. Весной в Чертовом яру пасут скот, а сейчас зелень тут местами выбита, а местами так заматерела, что и косой ее трудно брать.

Андрей спустился на самое дно яра и остановился у Черной кринички. "Черной" криничка зовется, видать, потому, что дно ее и стенки аспидно-черные, и от этого прозрачная и очень холодная вода в ней тоже кажется черной. Странно: вокруг серый, с красноватым отливом суглинок, а родник отыскал в грунте "пробку" чернозема и пробился сквозь нее к солнцу.

Родник бьет сильно, отчего поверхность воды всегда беспокойная, с живым клокочущим бугорком посредине. Вода выливается из кринички в заболоченную, укрытую свежей зеленью ложбинку и говорливым ручейком быстро бежит к недалекой Бужанке. С незапамятных времен живет здесь этот родник, и кто знает, какое уже поколение хлеборобов пьет из него серебристую студеную влагу.

У Черной кринички Андрей снял с себя пиджак, бросил его подкладкой на росную траву. Солнце еще не взошло, и криничка была будто наполнена дегтем, так густа и непроглядна ее чернота. По сельскому обычаю Андрей зачерпнул воды фуражкой и стал пить долго и жадно, ощущая ломоту в зубах и онемение в горле. Словно тушил в себе пожар, словно топил сердечную боль. Потом плеснул несколько горстей обжигающего холода в лицо, вытерся платком и, оглянувшись на лес, заорал:

76
{"b":"41403","o":1}