Лица командиров суровые, сосредоточенные, усталые. В глазах каждого гнездились тоска, раздумье, тревога. Каждый был углублен в тяжелые думы.
- Но мы - солдаты, - продолжал Рябов. - Никакая боль, никакая беда не должны помешать нам выполнить наш долг. Ведь мы не только солдаты нашей армии, но и солдаты партии большевиков... Итак, каждый едет в намеченный ему полк. Задача для всех одна: любыми средствами сберечь личный состав, технику и вывести их из-под удара.
- Разрешите доложить, товарищ полковник! - прервал Рябова чей-то звонкий голос.
Командиры расступились, и к Рябову протиснулся капитан Емельянов. Но не тот Емельянов - жалкий, растерянный, переодетый в замусоленную солдатскую гимнастерку, каким он был в колонне под деревней Боровая. Этот - при знаках различия, бравый и подтянутый, с прямым, говорящим о готовности к повиновению взглядом. Из-под его небрежно расстегнутой гимнастерки виднелись бинты; левая рука покоилась на подвязке.
Рябов оживился, шагнул навстречу Емельянову, спросил:
- Вы один или с оторвавшейся частью колонны?
- Почти все прибыли, товарищ полковник.
- Что же случилось? Отстали или вперед проскочили? Почему разведчики не могли разыскать вас?
- Нас увели с маршрута.
- Кто?
- Переодетые диверсанты.
- Ну...
- Затянули колонну в засаду. Но ничего у них не вышло. Мы спешились, развернулись в боевой порядок и атаковали. Уничтожили восемь фашистских танков, отряд пехоты, две минометные батареи...
- Одна тактика у фашистов!.. - воскликнул Рябов, оглядываясь на командиров. Он думал сейчас о том, что вчера и позавчера переодетые в нашу форму немцы пытались уничтожить командование артиллерийского и одного мотострелкового полков дивизии и захватить материальную часть. Но командный состав полков не дал себя одурачить: диверсанты были разоблачены и перебиты... Конечно, в полках - там проще, там во главе каждого подразделения командир. А здесь - огромнейшая сборная колонна, в которой, кроме малорасторопного штабного офицера Емельянова, кажется, и командовать-то некому было.
- А начальник политотдела разве не с вами был? - обратился Рябов к капитану Емельянову.
- Старший батальонный комиссар Маслюков? - переспросил Емельянов, силясь что-то припомнить и морща лоб. - Кажется, был... Вроде видел я его.
- М-да... - озадаченно произнес Рябов, потупив глаза. - Вас-то в атаке ранило?!
- Да, но это пустяки! - бодро ответил капитан, уставив преданные глаза на полковника.
А тот молчал, размышляя о чем-то другом, видать о старшем батальонном комиссаре Маслюкове. Наконец вспомнил, что надо закончить разговор с Емельяновым, снова обратился к нему:
- Ну, молодцом! - и с теплой улыбкой похлопал капитана по здоровому плечу. - Я так и полагал: в оторвавшейся колонне есть командиры, политработники, значит, порядок будет. Только вот что, капитан, сбрейте-ка вы баки! Такой геройский командир, и вдруг... гусарский вид.
- Есть сбрить баки! - с готовностью повторил Емельянов под смех оживившихся офицеров. - Разрешите выполнять?
- Выполняйте.
И только ушел Емельянов, как возле "эмки" появились старший батальонный комиссар Маслюков, военврач Савченко, Люба. Все отдали Рябову честь, кроме Любы, которая, казалось, ничего не замечала вокруг и ко всему была безразлична. Только нервически подрагивавшие тонкие дуги бровей да сухой блеск в зеленоватых глазах выдавали ее душевную муку.
Маслюков коротко доложил:
- Прибыли, товарищ полковник...
- Мне уже известно, - сухо оборвал его Рябов.
- Я должен повиниться, - грустно усмехнулся Маслюков. - Не распознал переодетых немцев... Позволил вначале командовать... - и осекся под тяжелым взглядом комдива.
- Потери большие? - сурово спросил Рябов, но тут заметил подошедшего военврача Велехова. - Впрочем, об этом начсандив доложит. Подсчитали потери, товарищ Велехов?
- Одиннадцать убито и сорок ранено, - уверенно ответил начсандив.
Взгляд Любы чуть оживился, и она толкнула локтем Савченко.
- Велехов - отец Ани... - И зажала ладонью рот, заметив, как Савченко приложил к губам палец.
- Так, так... - задумчиво произнес Рябов.
Наступило тягостное молчание. Его нарушил Маслюков:
- Редактор газеты Лоб погиб... Младший политрук Маринин тоже... Маринина танк подмял...
22
Солнце уже поднялось высоко. Давно улеглась пыль на дороге после прошедшей автоколонны. Только тогда тронулась с места машина техника-интенданта Либкина. Катилась она легко и быстро по широкому, ровному проселку. Вокруг стояла зловещая тишина. От земли, увлажненной росой, поднимался теплый, еле уловимый пар, неся с собой запахи ромашки и полыни. Как будто бы и не было пыльных людных дорог, не было ночного боя.
На душе у Маринина муторно. Где враг? Не столкнуться бы вот так один на один, внезапно... Где колонна?..
Вскоре машина поднялась на пригорок. Впереди раскинулась широкая лощина, посреди которой сверкал ручей. Вниз к ручью коленом спадал тракт. Он стлался через мосток и там, далеко, на противоположном склоне, поднимался вверх. Вся дорога по эту сторону ручья на два-три километра была запружена машинами. Влево, на примыкавшем к тракту небольшом проселке, сгрудилась вторая автоколонна. Все - без движения.
В чем дело?
"Пикап" техника-интенданта Либкина пристроился к хвосту колонны. Шофер побежал вперед выяснять обстановку. И тут же вернулся.
- Мост диверсанты повредили, - сообщил он. - Ремонт заканчивается.
Через час колонна двинулась вперед. Но это была уже другая колонна, не та, которую увел после боя старший батальонный комиссар Маслюков. В машинах, ехавших на восток, теснились главным образом женщины, ребятишки и раненые красноармейцы. Ехали без остановки несколько часов. Объезжали по проселочным дорогам занятый немцами Дзержинск. Машины тряслись по кочкам, переваливали кюветы и уходили в поле, чтобы выехать на другую дорогу.
Прислонившись спиной к кабине, Маринин прислушивался, как ныла рана. Туго стянутая бинтами нога особенно не беспокоила, если машина шла ровно. Но при толчках Петру казалось, что на больное место давят чем-то тупым.
Наконец колонна выехала на ровную дорогу. Дзержинск остался позади. И вдруг мотор машины опять закапризничал - зачихал, стал оглушительно стрелять, тянуть рывками. Съехали на обочину. Шофер начал копаться в моторе. А время шло. Давно промчалась мимо последняя машина. Кончился день, наступила ночь. Вокруг стояла необычайная для этих дней тишина. Только где-то высоко прерывисто гудели немецкие бомбардировщики, а в стороне Минска тяжело бухало. Маринин видел, как там устремлялись в ночное небо пунктирные дорожки трассирующих пуль.
Наконец мотор машины заработал, и "пикап" тронулся с места. Через полчаса догнали длинную вереницу подвод с узлами, чемоданами, среди которых сидели женщины и ребятишки.
Снова остановка. Дорога здесь раздваивалась.
- Куда теперь: прямо или направо? - спрашивал шофер, разглядывая на пыльной дороге следы машин. Но здесь успела пройти голова обоза беженцев, и трудно было разобраться, по какому пути направилась колонна.
- Поворачивай куда-нибудь, не стой, - нервно торопил Либкин. - Сейчас все дороги на восток ведут.
- Очень плохо, что они туда ведут, - угрюмо ответил шофер и повел машину вправо.
..."Пикап" выехал на широкий тракт, по которому, поднимая облака пыли, проходила автоколонна. Вклинившись в нее, машина уменьшила скорость, ибо колонна двигалась не очень быстро. Изредка она останавливалась, и тогда спереди был слышен рев мощных моторов. Маринин решил, что в голове колонны идут танки, и поделился своими соображениями с соседями. Это подбодрило всех. Солдаты оживились, полезли в карманы за табачком.
- У кого есть прикурить?
Спичек в машине больше не оказалось.
Когда колонна остановилась, один красноармеец перемахнул через борт наземь. Через минуту он возвратился и дрожащим голосом прошептал:
