Я ответил Ее Величеству подробной телеграммой, где не постеснялся раскрыть всю махинацию консула и происшедшее из-за того недоразумение.

Послав телеграмму Королеве, я, конечно, отчитался перед министром Внутренних дел и дело замолкло. Всё это я и доложил Вел. Кн. Дмитрию Константиновичу. Великий Князь посмеялся над ловкой находчивостью консула и обещал при случае написать Королеве.

Приезжал в Ялту на несколько дней и Вел. Кн. Николай Михайлович, со специальной миссией от Его Величества. В {142} Ялте жила в то время на даче кн. Барятинской дочь Императора Александра II и Его морганатической супруги Светлейшей княгини Юрьевской, княгиня Екатерина Александровна Барятинская, красавица с чудным голосом. Княгиня в 1910 году потеряла мужа и выходила замуж за князя Оболенского. Посаженным отцом должен был быть Государь Император.

Однажды я получил о том телеграмму из Ставки от генерала Воейкова с указанием, что заместителем Его Величества явится на свадьбу Вел. Кн. Николай Михайлович. На меня же возлагалось поручение приобрести образ Спасителя, которым Великий Князь благословит невесту от имени Его Величества. Образ я должен был вручить Великому Князю.

Времени было всего один день и мне пришлось выбрать образ в местном магазине и взять то, что было в наличности. Переволновался я изрядно. Великий Князь остановился в Кореизе, в имении Юсуповых.

Вел. Князь принял меня в доме направо от въездных ворот. Я доложил о телеграмме из Ставки и вручил образ. Великий Князь был в дурном расположении духа. Он мрачно смотрел на происходящие события. Его Высочество знал меня, и не так давно я лично поднес ему мою последнюю книгу о социалистах-революционерах.

В градоначальстве, при большом количестве госпиталей, довольно часто умирали офицеры. Жены, матери умерших обращались ко мне за помощью, не на что похоронить и т. д. Сумм на этот предмет не было. Обсудив вопрос с комендантом, решили образовать "кассу первой помощи семьям умерших". Обратился через газеты к добрым людям, написал письмо дворцовому коменданту. Он был человек добрый, отзывчивый и понимал жизнь. Не прошло и несколько дней, как генерал Воейков телеграфировал мне, что, по докладу Государю Императору настоящего дела, Его Величеству угодно было его одобрить и пожертвовать в Кассу пять тысяч рублей. Мы были счастливы. Я объявил о том. Телеграмма о Государевой милости была заделана в рамку и вывешена в Военном доме позже. Прилив пожертвований сразу увеличился. А по госпиталям с благодарностью вспоминали про Государя Императора.

{143} Пришлось подумать и о здоровых офицерах, приезжавших в Ялту отдохнуть. Заарендовали дом, устроили номера, столовую, читальню, биллиардную. Получился "Военный дом". Цель оттянуть молодежь от духанов, от учреждений, где офицерство поневоле сталкивалось с неподходящими элементами. В то время, ведь, сознавалось и проводилось в жизнь, "что звание не только офицера, а и солдата, вообще, есть высоко и почетно". Молодежь на Южном берегу была разболтана и частенько вела себя не так, как следует. Надо было прибрать к рукам. Наш ,,Военный дом" должен был явиться своим военным собранием и был отдан под контроль коменданта, полковника Ровнякова, энергичного, работящего дисциплинированного офицера.

Было объявлено, что там, у себя дома, можно не стесняться и с вином, но на улицу своего веселья не выносить. А своеволия в первые дни после моего приезда было несколько случаев. Один молодой вояка даже подрался в парикмахерской. Пришлось усадить его в мой автомобиль и выдворить за пределы градоначальства.

Большим неудобством, подбодрявшим молодежь, было отсутствие в градоначальстве военной гауптвахты. А гауптвахта всегда хорошо действовала на молодежь. Я сговорился с Севастопольским градоначальником, адмиралом Веселкиным, и он с большим удовольствием согласился принимать на свою гауптвахту наших клиентов. И уже одно оповещение о том, правда, в связи с высылкой воинственного молодого кавалериста, произвела магическое действие. Всякие происшествия прекратились. Любезностью Веселкина даже не пришлось ни разу воспользоваться.

Как начальник гарнизона, я подчинялся командующему флотом адмиралу Колчаку; как градоначальник, - Одесскому генерал-губернатору Эбелову.

Поехал представляться. Адмирал Колчак (будущая знаменитость), в белоснежном кителе, принял меня серьёзно-любезно. Я доложил ему все наши нужды, облегчить которые зависело от него, и он пошел широко навстречу. Так он разрешил освещать улицы по вечерам в городах фонарями, {144} пользоваться по вечерам на автомобилях и в экипажах вообще фонарями, что было запрещено, дабы неприятель с моря не мог определить месторасположение наших поселений, как разъяснил мне полицмейстер. Все жизненные неудобства сваливались на распоряжения морских властей, о которых те, зачастую, ничего и не слыхали.

Адмирал выразил уверенность, что на стоверстной прибрежной полосе градоначальства нет военнопленных немцев. Тут я его разочаровал, сказав, что у нас работают свыше двух тысяч. Адмирал ужаснулся. Я обещал удалить их за Яйлу, что и выполнил к большому неудовольствию некоторых хозяев. В общем, мы расстались с адмиралом хорошо. Его начальник штаба адмирал Погуляев, которого я знал по шхерам и о котором писал в моих предыдущих томах, был шикарен, по-прежнему красив и предупредителен.

Со стороны генерала Эбелова я встречал только одно содействие и предупредительность.

7 октября 1916 г. в Севастополе произошло событие, весь ужас которого может понять только моряк, плававший под Андреевским флагом. 6 октября флот вернулся с похода на рейд. А в 6 ч. 10 м. утра 7-го потрясающий громовой удар разбудил весь Севастополь. На рейде, на дредноуте "Императрица Мария" происходили взрывы. Дредноут был окутан дымом. Как молния сверкали огни. Объявлен приказ - боевая тревога.

50 минут грохотал дредноут и, наконец, лег на бок и опрокинулся килем вверх. Все судовые средства спасали тонувших людей экипажа.

Что, как, почему - никто не знал, никто ничего не понимал. Загадка происшедшего несчастья остается неразгаданной и поныне.