Конечно, я сознавал, что он меня прощупывает и снимает кой-какую информацию с наших разговоров, но успокаивал себя, что никого из моих русских знакомцев не выдал, не подвел, не скомпрометировал. Полагаю, нужен был ему для бюрократической галочки - еще, мол, один иностранец на крючке. Агент влияния, так сказать. Не исключаю также, что чисто по-человечески он испытывал ко мне некоторую симпатию. Я к нему тоже - не сразу, но привык и даже привязался. Как мышка к кошке (шутка). Был он мне интересен - не сам по себе, конечно, но как представитель мощной и таинственной организации. Мы как бы заключили молчаливое соглашение - за мой с ним безобидный треп власти смотрели сквозь пальцы на мои русские связи, в таможне я проходил без досмотра, мог везти в оба направления что хочу, чем и пользовался: туда запрещенные книги, оттуда - рукописи и картины нонконформистов. Идеологический экскьюз для моего коллаборационизма. Не удержался и разок-другой переправил несколько псковских икон 16-го века, имея с того некоторый гешефт. Звали моего питерского покровителя Борисом Павловичем.
Когда империя зла рухнула в одночасье, а с ней вместе и учреждение, в котором он служил, Борис Павлович мигом сориетировался и организовал частное сыскное агентство - благодаря прежним, кагебешным связям, крупное и престижное. Лично он прославился обнаружив многострадальную "Данаю" Рембрандта, которую похитили из реставрационных мастерских, где ее чинили после того, как какой-то литвак продырявил ей лобок ножом и залил купоросом, протестуя против оккупации своей родины. Презабавная история, читал о ней роман эмигрантского писателя Владимира Соловьева, который живет по соседству со мной в Куинсе (шапочно знаком): там мой приятель является собственной персоной и под своим именем. И вот приезжаю уже в демократическую Россию, и Борис Павлович тут как тут: традиционно мне звонит, я с ним встречаюсь, но уже не подневольно, а из любопытства - как с одним из "новых русских", которые уже обрастали мифами, пусть пока что в форме анекдотов. Он же мне их и рассказывал. Вот несколько образчиков:
Заходит НР к ювелиру и спрашивает золотую цепь с крестом на шею. Рассматривает, примеривает, а потом говорит продавцу: "Только акробата с креста уберите."
Два НР встречаются в Париже. "Я тут галстук за полторы штуки зеленью отхватил", - хвастает один. "Ну и дурак! - отвечает другой. - Здесь за углом точно такой же продается за две."
Лежит в гробу НР - в дорогом костюме, на пальцах кольца, на шее толстая золотая цепь. Мимо проходит старушка, глядит на покойника и причитает: "Живут же люди..."
Короче, в новых условиях свободной России мы с ним сдружились на добровольной основе. Вот я и попросил его о дружеской услуге - выяснить все про российское житье-бытье моей жены и ее брата, если он ей брат. Готов был заплатить, но Борис Павлович наотрез отказался. Настаивать я, понятно, не стал, да и кто в наше время от халявы нос воротит. На эту тему тоже есть анекдот о НР, который сидит на презентации в новом банке напротив англичанина, а тот ничего не ест.
"Почему вы ничего не едите, сэр? - спрашивает НР. - Ведь это все бесплатно."
"Спасибо, но мне не хочется."
"А почему вам не хочется, когда все бесплатно?" - настаивает НР.
"Наверно потому, что я не голоден", - говорит англичанин.
"Вы хотите сказать, что едите только когда голодны?"
"Совершенно верно."
"Ну ты, блин, как животное."
Борис Павлович обещал перезвонить недели через две - как только соберет необходимые сведения.
Однако события тоже не стояли на месте - вот что произошло, пока я ждал от него известий.
После очередной семейной разборки, Лена снова исчезла - на этот раз вместе с Танюшей. На третий день ее отсутствия я догадался, наконец, что она выполнила свою угрозу: рванула обратно в Россию. Хоть и нисколько не сомневался в этом, но решил все-таки проверить - ни на одном российском рейсе они не были зарегистрированы. Тогда я расширил поиски, и компьютер, наконец, выдал имя моей жены: билет был куплен на рейс Нью-Йорк-Париж пакистанской авиакомпании. Как ни странно, но билет заказан был еще два месяца назад, а дата проставлена совсем недавно. На этот раз мне крупно повезло - судя по этой дате, Лена должна была улететь в тот самый день, когда я все это выяснил. Времени в обрез, я помчался в Ди Эф Кей. В настроении был боевом: если бы мне и не удалось задержать Лену, то умыкнуть Танюшу я бы ей не позволил ни в какую, пусть даже пришлось бы прибегнуть к помощи полиции. Костьми бы лег, а Танюшу не отпустил!
Посадка была объявлена, но пуск еще не начался. Пассажиры на пакистанский рейс сбились в небольшом зале, я обошел их трижды, протискиваясь среди смуглокожих в чалмах, чадрах и паранджах, но Лену с Танюшей так и не обнаружил. Мелькнула некто похожая на мою присуху, бросился за ней, но она была как раз на выходе из этого мусульманского закутка, так и не нагнал: видел издалека, со спины - мог и ошибиться. Примостился у колонны, держа под наблюдением вход в закуток. Начался пуск, и когда пассажирская очередь пошла на убыль, подумал вдруг: потому и выбран пакистанский рейс, чтобы Лена могла улизнуть под чадрой. Но я мог ручаться, что Танюши среди галдящих детишек не было. В самый последний момент, когда посадка была закончена, увидел бегущую парочку - мгновенно узнал! Они уже стояли у контроля, когда я их нагнал и резким движением развернул мужика в ермолке к себе: не ошибся - блеснул в меня золотой фиксой. Опознавательный знак. Зато женщина оказалась не та: молодая незнакомка, запуганное лицо, вижу первый раз.
- Где Лена? - крикнул я, хватая Володю за грудки.
Подбежал полицейский и оттащил меня.
- Где Лена? - повторил я, с трудом сдерживая бешенство.
- Вам виднее, Профессор, - сказал Володя и странно как-то на меня глянул.
Я повернулся и побрел обратно не солоно хлебавши, гадая по пути, упустил я Лену или нет. А если Володя, действительно, не знает где она?
А где Танюша?
Было еще рано, возвращаться в пустую квартиру тошно - вот и мотанул на Лонг-Айленд, где знал несколько таких райских местечек - малолюдных, укромных, особенно в мертвый сезон и в будни, что считаю их моим личным владением, которым, еще в период жениховства, поделился с Леной, и она, наложив табу на "багамский треугольник" на южной клешне между Саг-Харбором и Хамптонами, сама потом призналась, что Лонг-Айленд смягчил культурный шок и примирил ее с Америкой. Предпочитала мало-, а еще лучше и вовсе безлюдные места.
