Саня на грубость рассердился и закричал на Адыева:
- Ты почему со мной так разговариваешь? И почему это не мое дело?!
- Потому что меня в умственно отсталую школу переводят...
Он и объяснить-то больше ничего не мог, только стоял да выл тихо. Он уже давно стоял тут и выл, и на громко у него сил не было...
- Не справляется мальчик с программой, - вздохнув, объяснила Сане Лола Игнатьевна. - Да это и понятно, вы знаете, какая у него семья? Глухонемые оба... Трудно ему у нас учиться...
Вот как, оказывается, в жизни бывает, а Саня, домашнее, любимое чадо, вечный отличник, и знать ничего не знал о таком... Саня попытался представить себе жизнь Адыева дома, в тишине и молчании, и что-то темное, безнадежное шевельнулось вдруг в душе, он испугался этого впервые пришедшего чувства - чужого горя, которое, оказывается, чужое только условно, только пока ты хочешь считать его чужим... "Уходи, горе, за сине море, за темный лес, за светлый огонь, меня не тронь!.."
И началась вдруг у учителя географии новая жизнь, как-то сама собой началась... И чем дальше, тем все больше жил Саня поперек детского спасительного своего заклинания - грустная белая лошадь все время брела рядом с ним, цокая копытами... Куда же ее девать?.. Не получалось у Сани гнать ее, только привычка осталась бормотать заклинание.
Вдали, за деревьями, чуть засветило - это был костер, и Боря Исаков, длинный, нескладный, одетый вовсе не для выхода в лес, сидел у огня, обхватив руками колени.
- Добрый вечер, - сказал Саня, бесшумно выходя из темноты, и сел рядом. - А спишь где?
- Здесь, у костра... Тут одеяло кто-то забыл...
- Не мерзнешь?
- В землянке еще холоднее. Вчера там лег, но не вытерпел... - Боря поежился. - Я тут продукты маленько подъел... А вы им сказали, где я?
- Я сказал, что утром мы вернемся...
Исаков искоса взглянул на Саню.
- А если я не вернусь? - поинтересовался он вежливо. - Тогда что? Силой повезете?
Саня засмеялся.
- Мне с тобой силой не справиться. Да и ни к чему - силой.
Боря сидел пригорюнившись, смотрел в огонь.
- Я вам тогда сейчас все расскажу... Только вы не перебивайте, вы до конца выслушайте.
- Хорошо, - кивнул Саня.
- Дело в том, что я не могу вернуться... - почти шепотом произнес Боря. - Потому что... В общем, мой отец совсем не тот человек, за которого я его принимал...
Исаков надолго замолчал. Саня молчал тоже - не перебивал.
- Он сказал, что хватит донкихотствовать...
- Хватит донкихотствовать! - сказал Исаков-старший Исакову-младшему. - На рожон лезут глупцы и психи. А умные и сильные имеют выдержку. Они молчат и делают свое дело. Ты понимаешь меня, Борис? Они живут без болтовни, без криков о справедливости. И без высоких слов. Высокие слова - это для публики, запомни.
Они шли по вечереющей улице. Шли из школы, где Лола Игнатьевна коротко и отчетливо проинформировала Якова Львовича о том, что сын его склонен к дерзости и высокомерию и оказывает на одноклассников дурное влияние, а это, несмотря на блестящие способности сына, кончится плохо. "Я не буду вам говорить, что я об этом думаю, - сказала Лола Игнатьевна, я просто в деталях расскажу несколько его выходок, и вы сами поймете, что мальчик ваш - на опасном пути". Яков Львович внимательно выслушал все, что ему рассказали, поблагодарил, печально качая красивой седой головой, и теперь они гуляли по улицам - высокий, статный мужчина и длинный, на голову выше отца, юноша...
- Зачем тебе это нужно? - с неодобрением спросил Исаков-старший.
- Но ведь ты сам всегда говорил, что человек должен быть порядочным...
- Во-первых, до определенного предела, - нахмурился Исаков-старший, за которым порядочность больше похожа на глупость...
- Ты мне раньше этого не говорил... - удивленно перебил Исаков-младший.
- Раньше ты был ребенком, и из-за этих твоих дурацких разговоров у тебя не было неприятностей. Не было именно в силу того, что ты - ребенок и никто к твоим словам всерьез не относился. А теперь ты вырос, и это надо учитывать.
- Значит, говорить то, что хочешь, можно только тогда, когда к твоим словам всерьез не относятся?
- Не иронизируй, - поморщился Исаков-старший. - Дело серьезное. Честно говоря, я давно уже не одобряю твое пристрастие к ораторской деятельности. К чему это? Что это может изменить? Чего ты хочешь?
- Справедливости!
Исаков-старший хмыкнул.
- Ты ведь неглупый человек, Боря. Пора бы уже понять, что жизнь штука сложная, и движут ею вовсе не законы добра и справедливости. Есть законы посерьезней...
- Ты мне раньше этого не говорил... - упрямо повторил Исаков-младший уже с отчаянием.
Ему хотелось, чтобы отец и теперь не говорил ему этого, потому что ему стало вдруг тоскливо и неуютно: изменилось все как-то вокруг... Дома, что ли, скособочились на родной улице или небо стало ниже в мире, где, оказывается, не в добре и справедливости было дело... И это отец ему говорил, самый главный человек, самый умный, все на свете знающий и понимающий...
- Как ты можешь? - растерянно сказал Исаков-младший. - Что ты говоришь?! Ты - человек искусства!.. Ты что, меня разыгрываешь?
Ах, как славно было бы, если бы отец вдруг рассмеялся и сказал: "Конечно! А ты что, поверил?"
- Искусство! - усмехнулся Исаков-старший. - Ты книжек начитался, Боря. Искусство - это искусство, а жизнь - это жизнь, их ни в коем случае не надо путать, ты что, еще не понял?
- Но ты же всегда...
- Оставь! - сморщился, как от зубной боли, Исаков-старший. - Да, говорил! Потому что всему свое время. Моральные законы надо усвоить, чтобы потом через них перешагивать. Я надеялся, что, усвоив, ты сам поймешь что к чему... А ты еще не дорос, оказывается! Поверь, мне больно разбивать твои иллюзии, но пора уже. Донкихотство твое нелепо и опасно. И слава богу, что у вас есть такой умный завуч! Подумай о характеристике, тебе через два года поступать. Или ты хочешь стать неудачником?
- Плевал я! - крикнул Исаков-младший.
- Это что-то новенькое... - насторожился Исаков-старший. - Ты, кажется, собирался стать кинорежиссером. Что, передумал?
- А для этого обязательно сначала стать подлецом? - запальчиво спросил Исаков-младший.
Ему хотелось, чтоб отец обиделся, опомнился, закричал, что не надо гипербол, он совсем не то имел в виду...
- Если тебя интересует мое мнение, - сухо сказал Исаков-старший, - то лучше уж быть подлецом, чем неудачником. Запомни: подлец - понятие относительное, а неудачник - всегда неудачник...
- А ты?.. - с отчаянием спросил Исаков-младший, начиная кого-то ненавидеть. - Ты... удачлив?
Исаков-старший остановился посреди улицы, будто на стену наткнулся, и взглянул сыну в лицо.
- Да... - медленно сказал он. - И от моих удач тебе тоже кое-что перепадает... Ты не замечал?
Исакову-младшему в мгновение стало жарко. "Вот он какой!.. - со стыдом подумал он, слушая про джинсы, кожаный пиджак, замшевую куртку, два магнитофона, транзистор и часы "Сейко". - Вот он какой, все подсчитал..." - и сказал:
- Мне от тебя ничего не надо!
- На два тона ниже, - посоветовал Исаков-старший. - Соседям вовсе не обязательно вникать в суть наших разногласий...
Они уже входили в подъезд.
- Романтик! Давай-давай, попробуй пожить в соответствии со своими высокими идеалами! Кончишь школу, поступишь в какой-нибудь затрапезный институт! Или сразу - в ПТУ! Это даже сейчас можно, давай! В армию сходи, кстати! Поживи, как все, идеалист паршивый!
- И поживу!
- Поживи-поживи! Я думал, ты умнее!
- Значит, ошибался, - огрызнулся Исаков-младший.
- Бывает, - зло кивнул Исаков-старший. - Только надолго ли тебя хватит?
- Не волнуйся, - не глядя на отца, пробормотал Исаков-младший. - Меня на всю жизнь хватит!
Вот что произошло вчера вечером...
- В ПТУ я вчера был... - тихо сказал Боря. - Там набор уже кончен... А домой все равно не вернусь...
