Есть люди, на которых даже предусматривающая подвижность одежда смотрится по стариковски, но одежда на Мише короткая, по пояс, кожаная, утепленная изнутри искусственным мехом, куртка коричневого цвета, темно-синие джинсы фирмы "Левис" и кожаные, белого цвета, тоже утепленные, кроссовки, вокруг шеи, поверх воротника куртки, небрежно повязан белый мохеровый шарф, -- одежда на Мише сама отставала от него, даже тогда отставала, когда молодой человек замирал на какое-нибудь мгновение. Дело в том, что Миша обладал присутствием внутренней подвижности, которую ощущал сразу любой, с ним общающийся, человек, у которого непроизвольно возникали желания, порывы к движениям, будь то движениям тела или души. Ну, а уж о Мишиной подвижности физической говорить даже не приходилось.

Миша и в самом деле для окружающих всегда выглядел азартным в переплетениях своих мускул, присутствие которых понималось, даже если они скрывались под одеждой: его походка воспринималась легкой и невесомой, но чередовалась она местами с прямо-таки, ощутимо-тяжеловесными фрагментами движений, что подчеркивало беглую и разумную силу этого человека. Кроме того, Миша был "нормального роста", как говорили ему вслед, посматривая многие представительницы женского пола -- чуть повыше среднего.

Миша имел четкий, красивый, будто графически вычерченный профиль высоколобого, черноглазого лица и смотрелся запоминающимся для первого встречного. Волосы у него были черные и кучерявые, как у аборигена африканца, и он носил их всегда коротко и аккуратно подстриженными, ни в какое время года не прикрывая головными уборами. Но примечательнее всего являлась его широкая и уверенная улыбка, обнажающая два ряда крепких белоснежных зубов. Эта улыбка имела особый магнетизм, и человек, разговаривающий с Мишей, тут же начинал непроизвольно улыбаться. Улыбка Миши передавалась собеседнику, который, независимо от своего желания, улыбался в ответ, и магнетизм этой улыбки можно было бы сравнить разве что с липкой соблазнительностью чужого зевка, но только, если от зевка частенько хочется поскорее избавиться, то от Мишиной улыбки у каждого начинали обнажаться человечность и хорошие манеры. Мише было двадцать два года, уже около двух лет, как он демобилизовался из десантников, и теперь готовился поступать в спортивный вуз, будучи уже трижды мастером спорта по шахматам, большому теннису и самбо. Миша снимал однокомнатную квартиру в районе станции метро "Тульская" и жил там один, изредка его привлекали женские посещения, любил он строго, без излишеств, но вкусно поесть, практически не пил спиртного, немало читал всевозможных книг, увлекался автомеханикой, но только чисто теоретически, потому что приобрести машину, хотя бы и старую, пока не хватало средств, но права на вождение автомобиля уже имел. И мало кто знал, да в огромном городе этим и не очень-то принято интересоваться, что Миша являлся бывшим воспитанником детского дома, и лишь основательная сила воли не позволяла этому молодому человеку время от времени депрессировать одиночеством и не ранить окружающих заостренными лезвиями эгоизма, чтобы потом от этого самому не мучиться совестливо: эти лезвия эгоизма ему удалось уничтожить, переломать в спорте.

-- А вы, Василий Федорович, -- улыбнулся Миша, и профессор тут же оскалил свои неровные зубы в ответ, -- будете опять предлагать в Университет? -- спросил молодой человек, почувствовав, что профессор что-то хочет ему сказать, но как бы раздумывает.

-- Да ты же несклоняемый! Всегда в одном лице! -- от души хохотнул профессор, что редко он когда смог бы сделать, и этот хохоток скорее походил на какой-то внутренний толчок, дребезжание развернувшейся пружины, глубоко придерживаемой эйфории, необъяснимого, глубокого возбуждения, но Миша на это не обратил внимание.

-- Спорт, Василий Федорович -- моя стихия! -- весело ответил он на шутку профессора.

-- Да ты знаешь ли, чудак-человек, что спорт -- это буквально все, что только можно себе представить? Спорт -- это соревнование: кто лучше, больше, дальше, -- объяснил профессор и с добродушной ехидцей, -- "вот мол, как я тебя", -- прибавил в интонации, будто для малого ребенка, -- а соревнование присутствует в любом деле! -- и тут же профессор улыбнулся Мише.

-- Пусть так! -- весело ответил Миша. -- С профессорами философии спорить -- бесполезно! -- подчеркнул он последнее слово, -- но я занимаюсь теми видами спорта, которые мне нравятся. -- Молодой человек снова улыбнулся, улыбка перемагнитилась на лицо профессора. Миша, развернувшись красиво корпусом, хотел было уже направиться в сторону входных дверей в здание Университета, думая, что встреча на этом исчерпана, но...

-- Миша! Подожди, пожалуйста... -- будто спохватился профессор.

-- Да, Василий Федорович, -- сразу же остановился и вежливо отозвался молодой человек.

-- Слушай, Миша, у меня есть несколько задачек -- ну, никак не могу решить! Может, поможешь?

-- Можно. В следующие выходные захватите с собой на дачу, -- не раздумывая, охотно согласился молодой человек.

-- А если сегодня? Как ты на это смотришь?

-- Сегодня? -- немного подумал молодой человек. -- В принципе можно. Они при вас?

-- Дома.

-- Ох, и хитрый вы человек, Василий Федорович! --лукаво прищурившись, проговорил Миша, и снова приняв серьезное выражение лица, спросил: -- у вас какое-то сегодня торжество?

-- Ну, если ты придешь, то устроим и торжество. Большего не обещаю -маленькое, но со вкусом. Так как? Договоримся?

-- А почему бы и нет? -- весело сказал молодой человек и улыбнулся, и Аршиинкин-Мертвяк тут же примерил эту улыбку на свое лицо.

-- Хорошо, -- определился профессор. -- Часикам к семи сможешь? Устроит?

-- Нормально.

Аршиинкин-Мертвяк полез во внутренний карман своего кожаного на меху пальто и извлек оттуда какую-то разноцветную карточку.

-- Держи мою визитку, -- сказал профессор

и протянул карточку молодому человеку. -- Там есть мой домашний адрес и телефон, -- пояснил он.

-- Единственное вот..., -- как-то замялся Миша. -- Как ваши домашние?

-- А! Из домашних? -- только я и моя дочь.

-- А-а др...

-- Это и все. Мы живем вдвоем.

-- Ну, если так, -- оживившись, сказал молодой человек, -- и мой визит особенно не помешает, я обязательно буду! -- улыбнувшись, согласился он окончательно.

Они распрощались до вечера, и Миша направился в здание Университета, а профессор съездил на своей машине в ближайшее кафе перекусить и снова вернулся на работу.

Именно так это и было двумя часами назад, а потом..., а потом разговор с Юс...

Внезапно, в размышления Аршиинкина-Мертвяка ворвалась студенческая суета, возникшая словно ниоткуда -- наступил перерыв между лекциями.

Рыцарь Чести

Вечером Аршиинкин-Мертвяк находился у себя дома. Он сидел в своем рабочем кабинете и время от времени посматривал на часы, между тем как, по очереди, терпеливо оценивал шахматные задачи в брошюре, которую он сегодня специально купил в киоске по дороге из Университета домой, он подыскивал среди множества задач, на его взгляд, наиболее интересные, где бы действительно он смог оказаться в затруднении, в случае, если бы он и в самом деле взялся за их решение. Шахматы профессор не любил, но уважал их за развитие логики, и он с удовольствием заменил бы игру в них на что-нибудь более подходящее его сердцу, но такого занятия пока не находилось.

Наконец профессор отметил карандашом несколько задач и отложил брошюру в сторону на видное место на своем рабочем столе.

"Половина седьмого" -- промыслил он про себя, когда в очередной раз взглянул на свои ручные часы, -- "Скоро должен быть и Миша. Насколько я помню, -- продолжал внутреннее размышление Василий Федорович, -- Этот молодой человек был всегда пунктуальным..."

Медленная туманность воспоминаний нежно и тепло стала окутывать профессора и он, откинувшись на спинку дивана, в сонливой истоме липко зевнул, опустил подбородок на грудь и мягко закрыл усталые за день глаза.