И они сейчас в Москва, в палатке живут.
- В каком-нибудь скверике?
- Каком скверике? - удивилась мать.- Перед зданием правительства, их даже по телевизору показывали... Господи-господи, бедность наша и срам! Ничего! - вдруг, посуровев лицом, мать очень больно обняла Катю. Как-нибудь проживем! Как-нибудь!
Договорились, что Катя пойдет доучиваться в Михайловскую школу. Но до занятий еще было две недели... и ни подруги у Кати, ни дома слушателя... Она сидела целыми днями в ожидании своих родных у окна и вспоминала Италию. И до сих пор не удавалось ей что-нибудь рассказать. То отец пьян, потрясая кулаком ругает президентов всех славянских государств, то мать в ознобе пьет горячее молоко с маслом, сидя возле печи, а назавтра снова-заново простужается на полуразрушенной ферме, а то Витя играет на гармошке и поет тягучие неинтересные песни под одобрительное кивание отца:
Люби меня, девка, пока я на во-оле...
Покуда на воле, я тво-ой...
Иногда на звук хромки заглядывал сосед, могучий молодой парень с черной бородой, в черной борцовской майке в любую погоду, с золотой печаткой на пальце. Он приходил со старинной русской гармошкой - у нее каждая кнопка играет на два тона - когда растягиваешь гармошку, один звук, а когда сдавливаешь - другой... Он был из местных, и отец дорожил дружбой с соседом, хотя сосед почти не пил, правда, любил небрежно занять тысчонку-другую до аванса и, кажется, ни разу еще не отдавал... Но отцу, щуплому, чужому здесь из западной России человеку нужен был свой человек. У могучего Володи были выпуклые воловьи глаза, полные непонятной печали. И пел он, никогда не зная слов, тихим мычанием...
- А вы знаете, что похожи на итальянца?- волнуясь, как-то сунулась в разговор старших Катя.- Ей-богу! У нас был доктор, такой добрый...
бесплатно раза три на гондоле катал... - И вдруг Кате стало неловко на нее как-то странно смотрели взрослые. Опять она не во-время? Извините... скюзи... Мам, я угля принесу?
Не с кем поговорить... С девчонками бы познакомиться, но в поселке все девочки какие-то злые.
Однажды мать послала Катю в магазин - купить хлеба, если привезли.
Долго объясняла дочери, что хлеб не пропекают, что надо брать румяный... Катя шла по улочке и вдруг услышала, как совсем малые дети, показывая на нее пальцем, смеются.
"Господи, я что, не так одета?" - Катя быстро оглядела свои ноги, юбку. Юбка коротковата? Белые носочки смешны?
- Тетенька, разденься!.. - визжали девчонки в грязных телогреечках.
- Тетенька, разденься!
Догнавший Катю круглолицый мужчина в свитере и джинсах, в кедах без завязок на босу ногу ласково сказал детям:
- Ну чего вы, миленькие, хорошую девушку обижаете? Она в Италии была... там люди гордятся красивым телом, на полотнах рисуют... Вот пройдет сто лет - а смотрите, люди, какая красавица была! И ты, синеглазая, и ты, рыженькая, может, еще затмишь красотой всех артисток мира! - Визжавшие девочки, смущенно переглядываясь, замолчали, зато начали ржать мальчишки. - А вы, рыцари, - продолжал незнакомец, - вы должны обожать ваших подруг... потому что без них нет жизни на земле! Вот озимые сеют... а асли нет земли, куда сеять?
Себе на головы, вместо пепла?..- И еще и еще говорил дядька в кедах на босу ногу малопонятные слова, дети молчали, а потом незнакомец кивнул Кате:
- Вы, наверно, в магазин за хлебом? Я провожу вас, если не возражаете.
Хлеба еще не привезли, возле пустого магазинчика стояла толпа женщин и старух с рюкзаками. Катя обратила внимание, с какими усмешками люди смотрели на человека, защитившего Катю. Незнакомец насупился, опустил голову, буркнул Кате:
- Может, походим пока по холмам? - И Катя, сама не зная почему, доверчиво пошла с этим взрослым человеком. Они через переулок взошли на бугор, заросший татарником и полынью. Дул зябкий, уже осенний ветер, но он был сладок, словно знал о многом - и о спелых ягодах на таежных полянах, и о сыплющихся в бункера зернах ржи, и о далекой жаркой Италии, где люди любят друг друга.
- Меня зовут Павел Иванович,- сказал незнакомец. - А вы та самая девочка Катя? Смешно, а вот я, учитель географии и истории, до сих пор нигде не был!
- Почему? - удивилась Катя.
- Раньше не пускали... - он щурясь, как китаец, смотрел вдаль. - А нынче... где денег взять? Это все для простого человека невозможно... Может, расскажете? О, диабболо, это не за вами?
Катя обернулась - к ним ехал прямо по целине трактор, на нем сидел Витя и сосед в черной майке. "Что-нибудь случилось?!"- испугалась Катя. Павел Иванович почему-то отошел от Кати.
Трактор, оглушительно тарахтя и бренча траками, в желтом облаке пыли дернулся и остановился перед Катей, и с него спрыгнули на землю оба мужчины:
- Он ничего не успел?! Что он тебе говорил?..
- Кто? Чего?.. - Катя ничего не понимала. - Павел Иванович? Это учитель географии...
- Учитель географии?! - скривился и выругался каким-то страшным, зэковским матом Витя.
А сосед в черной майке схватил Павла Ивановича за грудки и швырнул, как слабого мальчонку на землю, прямо в колючий репейник. Катя завизжала:
- Что вы делаете?!
Витя и Володя били ногами покорно лежащего Павла Ивановича. Затем Витя схватил онемевшую от страха сестру за локоть, толкнул ее вверх, можно сказать забросил на трактор, Володя уже сидел за рычагами, - трактор загрохотал, развернулся и покатил обратно к селу... Катя сидела рядом с братом на продавленном сиденье, икая от слез и сжав в кулаке полиэтиленовый пакет с деньгами для хлеба.
- За что? За что?.. - повторяла она, но ее никто не слушал...
Возле магазина все так же чернела толпа и сумрачно смотрела на трактор, и многие одобрительно кивали. Дома уже была мать, а вскоре на комбайне подъехал и отец.
- Что? Что он тебе говорил? - набросились родители на дочь.
- Предлагал пойти за холмы... обнажиться... полюбоваться красотой голого тела? Так? Так? Говори!
- Он... он хороший... добрый... - пыталась защитить Павла Ивановича Катя.
- А откуда ты знаешь? - ярился отец, смяв в кулаке окурок. - Ласковые слова говорил? Ты что же, вот так и можешь пойти с любым, незнакомым человеком в степь? Дурочка ты наша... выросла выше оглобли, а умишко какой был во втором классе... правду врачиха говорила...
- Иван!.. - простонала мать Кати. - Как ты можешь?
- А че?! - уже не мог уняться отец. - На всю деревню посмещище!
Значит, кто бы что ни говорил, любому верит? А ты хоть спросила, кто он таков? "Учитель"! Бич! Шут гороховый! Когда-то погнали его из школы... еще надо бы выяснить - не за совращение ли малолетних...
- Доченька, - вступила в разговор мать, беря холодные руки дочери в свои, горячие и шершавые, как терка. - Доченька... К нему тут относятся, как к сумасшедшему. Он живет один. Окон-дверей не запирает. Одевается сама видишь, как...
- Но так вся Европа... - хотела было что-то сказать Катя, но отец зарычал:
- Что нам Европа с нашей черной ж...? Жизнь бы наладить! Хоть на хлеб заработать! Вот такие ученые и сожгли полстраны... интеллигенты сраные! Ты хоть знаешь, что... может быть... мы все обречены? И Витя, и я, и мамочка твоя... Что за здорово живешь правительство не стало бы прогонные давать да всякие добавки на лекарства! А-а!.. - он ощерился и стукнул кулаком по столу. И долго сидел молча. - Мать, я поехал на работу.- И покосился на дочь. - Одна на улицу не смей.- И кивнул Вите. - А ты поглядывай...
"Значит, я дурочка, - сидела, сжавшись, Катя. - Мы все больные. А я еще и дурочка. Взрыв-то на Украине был - когда я второй класс закончила... стало быть, они считают, я осталась неразвитой...
кретинкой... Но ведь это не так? Если до нынешней весны никто ничего за мной не замечал? И только здесь, в чужой земле заметил? А может быть, не я, а они изменились? Ожесточились? "Воровское время", говорит отец. Но не все люди воруют. И потом... мама приносит с фермы молоко... стало быть, мы сами воруем? Сказать? Скажут, совсем спятила. Нас государство обидело имеем право для сохранения и без того урезанной нашей жизни..."
