Коротко просигналив охране, Быков выехал, повернул налево к Мясницкой, потом к Лубянке и ещё через пятнадцать минут добрался до дома, где второй год обитал его школьный товарищ Семенов Александр Маркович.
Быков вышел из своего громадного "Форда", запер дверцу, огляделся. Все мокро. Яркие фонари заливали асфальт и подъезды мертвым галогенным светом. У соседнего подъезда, красно-синей неоновой нитью представлявшем бар-ресторан "Ночи Кабирии", заметная суета: теснясь под защитным козырьком какие-то темные личности курили вперемежку с яркими дамами. Проститутки?.. собственные подруги?..
Быков подошел к монолитной двери Семеновского подъезда, взялся за сияющую длинную медную ручку; дверь, выдержав рывок, стала рассматривать его объективом телекамеры. Так как Быков ещё ни разу не был у Семенова, он стал искать источник коммуникации, может быть простой звонок, какую-нибудь кнопку, наконец. Но ни кодовых клавиш, ни отдельно взятой кнопки звонка не оказалось, и Быков стал вытаскивать из кармана мобильный телефон, чтобы сообщить Семенову о своем прибытии и как-то стронуться с места.
Оказалось, излишнее; дверь вдруг громко кашлянула и голосом несколько повышенного регистра испросила, к кому он, собственно говоря, направляется. Узнав, тут же чем-то щелкнула (замком, разумеется) и приоткрылась. Потянув на себя, действительно, тяжелую дверь, Быков вошел. Навстречу ему вышел очень высокий, (почти с его сто девяносто пять сантиметров) парень, юношескую худощавость которого, впрочем, компенсировала широкоплечая мужественная униформа.
- Прикройте, пожалуйста, дверь поплотнее, - попросил его парень и продолжил. - Я сейчас позвоню господину Семенову, предупрежу, что к нему гость, а вы посидите пока здесь в кресле.
Он указал на два кресла и журнальный столик с пепельницей в углу.
Что ж, подождать можно.
Парень ушел за стекло, снял трубку, набрал номер и почти сразу стал говорить. Потом, наговорившись, обратился сквозь стекло уже дверным, наружным, электронным голосом.
- Можете идти. Квартира шестьдесят семь. Господин Семенов сказал, чтобы вы сразу заходили, дверь открыта.
Быков вызвал лифт, поднялся на седьмой этаж, прошел по довольно чистой ковровой дорожке (живут же люди!) к шестьдесят седьмой квартире, нажал дверную ручку, вошел.
В гостиной, развалясь в кресле и далеко вытянув ноги, сидел его бывший однокашник, всегда расчетливый приятель, отличник и мастер злобных проказ, на которых, конечно же, так ни разу в школе не попался. Попадались другие. А впрочем, память давно отшелушила обиды (если они и были), так что и в мыслях, и наяву облик старого школьного друга ничем омрачен не был, что говорило, прежде всего, о его внутренней доброте.
Кого, однако?
Так или иначе, и тогда в детстве, и в их редкие встречи потом, даже сейчас - смутная, иррациональная уверенность, что этому красавчику, этому дэнди позволено многое из того, что воспрещено другим, вновь вернулась, окрепла, осела где-то в глубине, откуда и шли самые стойкие постулаты мировоззрения.
Надо сказать, что их школьная дружба удивляла учителей. Семенов был сыном генерала КГБ, попал в их спецшколу по праву крепнущего семейного статуса, а Быков, фактом своего близкого проживания, а также тем, что в любом спецучреждении оставалась квота для низов общества, вытащил, в общем, счастливый билет: был зачислен в первый класс вместе с прочими детьми. Его матери, дворнику соседнего участка, даже выделяли материальную помощь, чтобы внешний вид отпрыска не особенно дисгармонировал с обликом товарищей. В общем, был школьник Быков как все, учился прилично, английский язык знал очень хорошо, французский - удовлетворительно, другие же предметы постигал сходу, без напряжения. Всё, таким образом, было хорошо.
И все же, память об этих десяти годах была ему ненавистна, так что он предпочитал не вспоминать отрочества. Мало того - его школьные годы так заволокло древней поволокой, пожалуй именно потому, что личных воспоминаний своих он не лелеял. А Семенов, холодно и люто презиравших всех, может быть и относился всегда к нему, Быкову, так дружески, фактически на равных, потому что человек и так стоявший изначально ниже низших - даже критериев подобрать было нельзя, просто не вписывались в систему кастовых ценностей только такому он мог, наверное, открыться душой.
Многое Быков понял уже потом, уже учась на юридическом факультете МГУ. И то, наверное, лишь потому, что новое, совершенно необычное для него общесоюзное окружение помогло осознать, что именно его школьная среда была страшным элитным суррогатом, а жизнь - жизнь вот она, представлена, хотя бы вот этим смоленским пареньком, который до поступления успел несколько лет прослужить рядовым милиционером, или Веркой Савченко, приехавшей из дальневосточной деревни и поступившей сходу... как и многие другие.
С Семеновым он встречался, конечно, редко. Семенов поступил в МГИМО, должен был стать дипломатом. Быков устроил его в своем институте в группу боевых искусств, но тот занимался нерегулярно, так, чтобы что-то знать, для общего развития. Общение, так или иначе, не прерывалось. Но тут грянула революция девяностых, страна стронулась от застоя, двинулась крупным аллюром к светлому будущему - в общем, после пару лет работы по распределению в каком-то европейском посольстве в качестве третьего советника посла, Семенов заскучал, уволился, обнаружил в себе какой-то странный талант и стал игроком; и что удивительно, материально не прогадал.
Сейчас Семенов сидел в кресле (в одной руке телефонная трубка, в другой - сигарета) и набирал номер по записной книжке. Набрал, закрыл и отложил записную книжку, взял со столика рюмку, наполненную чем-то темным, увидел Быкова, улыбнулся. В этот момент, видимо, взяли трубку на той стороне телефонного провода, потому что лицо, уже ясно наметившее улыбку узнавания, сразу отрешенно построжало.
- Ало, да, да, я слушаю... казино?.. Я бы хотел...
Он замолчал и стал слушать уже не так напряженно, даже махнул гостю рукой, приглашая расположиться в кресле напротив. И тут же вновь в трубку:
- Да, я лучше ещё позвоню.
Немного послушав, молча положил трубку и, уже окончательно вернулся к старому другу.
Он поставил на столик так и не пригубленную рюмку, поднялся и уже шел с протянутой для приветствия рукой к Быкову, все ещё стоявшему у двери.
- Все такой же, - говорил Быков, имея в виду что-то неопределенное, что включало в себя и эти кольца дыма, и спиртное на столике, и неуловимую атмосферу свободы, всегда витавшую вокруг Семенова. Действительно, не каждый человек осмелится подобным образом круто изменить свою жизнь, отказываясь от карьеры дипломата и буквально вверяя себя случайностям рулеточного поля. Хотя, возможно это не столько желание свободы, как нечто другое, непонятное обычным людям. Разве поймешь...
- Стараемся, - подтвердил Семенов.
- Выпьешь? - спросил он. - У меня коньяк хороший, настоящий армянский, двадцать лет выдержки.
Он прошел в другую комнату, вернулся с бокалом, налил. И вот они уже сидят друг против друга, приглядываются незаметно.
- Когда мы последний раз виделись? Месяца четыре-пять? - спросил Семенов. - Да, около того. Хорошо хоть перезваниваемся частенько. Я уже и от других слышу, - твоя детективная контора процветает. У тебя ещё эта знаменитая голенькая помощница... Все хотел как-нибудь вечерком нагрянуть, убедиться своими глазами.
- Чего же не нагрянул?
- Рутина, рутина затягивает.
Они закурили, доброжелательно поглядывая друг на друга. Указав на телефон, Быков спросил:
- В казино собрался?
Семенов молча кивнул. Потом открыл записную книжку на нужной странице, где было жирно написано перед очередным номером: Жук и показал Быкову. Тот всмотрелся, прочитал ещё раз, затянулся дымом, потом отпил глоток, действительно, хорошего коньяка и посетовал:
- Надо же!.. А я думал от него надолго избавились.
Он откинулся в кресле, мечтательно закатил глаза.
