удостоверение и пожелали счастливого пути.

Я поблагодарил и поплыл за остров. Зеленый лесной беспорядок вдруг упорядочился, мелькнула и прочно у самой воды установилась черная, чугунная на вид ограда, сквозь которую в самую воду тянулись длинные ветви быстрорастущих ив.

В небольшой бухточке рядом с желтым клочком песчаного пляжа на твердых толстых бревнах стоял причал, и, пришвартованный к нему, дремал двойной (в настоящий и отраженный в воде) катер советской, прочной конструкции и две аналогичные моей пластмассовые прибалтийского отлива лодки.

Прежде чем идти заводить, возможно быстротечное, знакомство, я решил ещё раз провести рекогносцировку владений Курагина, ибо помнил свое плебейское удивление, когда мне перечислили составные элементы "участка" хозяина: трехэтажный особняк классического стиля с колоннами по фронтону, где количество помещений примерно одинаково делилось между правым, левым крылом и средней частью - по пятьдесят

комнат, кажется. Все это великолепие было сооружено на вершине холма, полого спускающегося к пристани, а за домом вроде бы беспорядочно, но на самом деле, конечно, с не улавливаемой ещё мною закономерностью располагались конюшня с десятком верховых лошадей, гараж с втрое большим поселением машин, скотный двор, амбар, а на северной околице плана несколько домов с кратким пояснением "деревня".

Все это чудное многообразие форм и содержаний было объединено Михаилом Семеновичем Курагиным, банкиром, одним из богатейших людей страны, и располагалось на участке в сто пятьдесят гектаров, заботливо обнесенном только что виденной мною железной, оградой, дабы служить (как мелкая россыпь остреньких изумрудов дополняет сияющее великолепие бриллианта в перстне) достойным обрамлением выдающемуся человеку.

"Конечно, не уживусь", - весело подумал я, отлично представив себя овеянного славой славянина в позе почтительного приветствия.

Я расхохотался на всю бухту, вспугнув шумно взлетевшую невдалеке пару уток, причем одна оказалась селезнем, возглавившим бегство.

Я вспомнил, как, служа в армии, был однажды заброшен приказом в гарнизонный клуб, где хозяйничал озверевший от лесной глухомани лейтенант, заместитель командира бригады по культурной части. Служба этого лейтенанта, тянувщаяся в тоскливом ожидании хоть каких-нибудь перемен к лучшему, была так скучна, что заполнять её приходилось собственными импровизациями. Каждое утро в накинутой на плечи на манер бурки шинели, лейтенант величественно являл себя народу, не глядя, сбрасывал с плеч шинель на услужливые руки и рявкал: "Здорово, орлы!" Шеренга орлов из его собственного подразделения нестройно отвечала, величая лейтенанта полковником, и сонно поворачивалась, уже нагибаясь, чтобы подставить лоснящиеся зады. Все пять-шесть орлов получали несильный пинок командирского сапога, и на этом ритуал субординационного приветствия заканчивался. Все ещё почесываясь от ночных пролежней и привычно не замечая барской причуды, рядовые шли кипятить чайник и осторожно намекали такому же молодому, как и сами, командиру, что неплохо, мол, сбегать в сельпо на предмет опохмелиться.

И я вновь рассмеялся, вспомнив, как забавляла меня тогда эта сцена и как охотно позировали все, когда я решил однажды запечатлеть утреннее действо на пленку, и только летеха попросил меня не фотографировать лицо. Неужто и здесь, у Курагина, через время и годы, естественным образом трансформировавшись, требуются подобные чудачества? Если иметь в виду пограничный катер, то ничего исключать нельзя.

Выстроившиеся зелено-серые зады рядовых медленно растаяли в памяти, и вместо них возникли передо мной ряды колышков на причале, к одному из которых я и привязал лодку. Взяв рыбу и сумку, по извилистой, покрытой гравием дороге я стал подниматься к вершине холма.

Уже здесь чувствовались руки садовников. Трава была ровно подстрижена, дикая поросль безжалостно выпалывалась, дерева стояли там, где эстетика и хозяйская воля позволяли им находиться. Проходя мимо большого сарая недалеко от пристани, я услышал голоса внутри, но так никого и не увидел.

Охрана если и была, то научилась надежно прятаться.

Когда я поднялся наконец на прибрежный холм, передо мной возник большой скрытый со стороны воды парк, в самом центре которого располагался огромный краснокирпичный трехэтажный дом.

Зеленая черепичная крыша, трубы, в сей момент не дымящие, ажурное черное литье решеток на окнах, гигантские дубовые двери - от всего этого пахнуло древним ароматом беспомощной роскоши. Именно ароматом, потому что ни в доме, ни в окружающих его аллеях, дальних строениях (конюшни? гаражи?) - во всем комплексе усадьбы не чувствовалось обычной в наше время прямой и крикливой безвкусицы, а только страстное желание через внешнее суметь возвысить и себя.

Чушь собачья! Я выбросил из головы ненужную философию, навеянную, видимо, тяжестью только что пойманной щуки, и ещё раз осмотрелся.

Слишком много деревьев, слишком много беседок, причудливо подстриженных кустов, каких-то фонтанов, ручьев, карликовых мостков. Люди были и в достаточно большом количестве, сновали туда-сюда бесцельно, на мой сторонний взгляд. Собак я не увидел и тут же подумал, что при таком размахе жизни и таком многолюдстве охранные

собаки бесполезны.

Рядом, на самой высокой точке этого холма располагался небольшой домик. Обзор отсюда был хорош, и я сразу предположил, что здесь находится пункт охраны. Я заглянул в окно, заметил сквозь пыльное стекло сумрачное движение и только тогда шагнул в открытую дверь. Комната, застеленная одеялом кровать, диван у другой стены, стол с

электрочайником "Тефаль", тарелки с остатками еды, включенный телевизор с бесконечно поющим Кобзоном...

Трое парней в камуфляже молча воззрились на меня. Вероятно, это и был пост охраны, иначе зачем им было здесь торчать. Но я не заметил никакого сигнального устройства, кроме телефонов, выглядывающих из их нагрудных карманов. Значит, связь с домом

осуще твляется по сотовому и радиотелефонам.

Я осматривался так тщательно не столько по привычке, сколько потому, что не мог предсказать результата предстоящей беседы с Курагиным. К тому же мне ещё не было отказано от места.