Юрий Соколов

Строка из стихотворения

Звук выстрела разорвал тишину, откликнулся негромким эхом в застывшей березовой роще.

На мгновение Пушкин замер, остановился и, словно продолжая движение вперед, упал лицом в снег.

Задыхаясь, Данзас бросился к нему. Проваливаясь в хрупкий, затвердевший от мороза наст, он двигался медленно, мучительно медленно, и было это точно в кошмарном сне, когда хочется бежать, но нет сил и ноги опутаны невидимой, но крепкой паутиной. Щурясь от низкого солнца, он смотрел вперед странным, суженным зрением. Видимый мир сжался, превратился в одну простую и страшную картину: искрящаяся пелена с голубыми тенями, и на ней резкое черное пятно - тело поэта.

Раненый приподнялся, тряхнул головой, сбрасывая прилипший снег.

"Я еще могу выстрелить и имею на это право..."

Кому он сказал? Наверное, им всем троим - двум секундантам и стоявшему чуть поодаль противнику.

Дантес медленно вернулся на свое место.

Перенеся тяжесть тела на левую руку, Пушкин начал целиться. Второй выстрел раскатился в морозном воздухе.

История - движение, жизнь, непрерывное изменение облика мира. История память природы, память людей, события и даты ее записаны в книгах Земли, в книгах Человека.

События, отраженные в нашем сознании, смещаются во времени, возникают рядом или удаляются одно от другого, мы видим их причудливое мелькание, словно на многоликом экране латерна магика. Часто они проходят мимо, непонятные, неосознанные, незамеченные. Часто нам кажется, что между ними не существует никакой связи, и лишь впоследствии мы устанавливаем их взаимную обусловленность.

Рассуждая о явлении, мы рассуждаем о причине и следствии, понимая историческое событие как результат взаимодействия многих причин. События-причины и события-следствия разделены во времени расстояниями, которые кажутся невообразимо малыми в мире атомов и невообразимо большими в космосе, ибо наша интуиция не приспособлена к их восприятию. Но в мае штабах своей истории мы остро ощущаем постоянное и необратимое течение времени. И, наверное, потому снова и снова перечитываем книги о прошлом, наверное, потому с таким глубоким волнением смотрим на нотную страницу, написанную рукой Бетховена, или на впадины в каменной мостовой, пробитые колесницами на улицах древней Помпеи. Минувшее оживает в четких и ясных картинах, и тогда, невольно следуя бегу времени, мы часто думаем: а что будет, после нас, что станет с этим миром потом?.

Вадим убрал парус. Лодка, продолжавшая двигаться по инерции, плавно скользила по спокойной воде, приближаясь к спускавшейся в море высокой каменной лестнице. Ровные ленты ослепительно белых ступеней, разделенных темными полосами тени, медленно расходились, вращаясь вокруг невидимого центра, словно лучи гигантского веера. Осторожно поворачивая румпель, Вадим подошел к причалу.

- Кажется, мы добрались сюда раньше, чем предполагали при таком ветре, - сказал он, обращаясь к своему спутнику. - Это хорошо. Не будем спешить.

Не отвечая, Ченей сидел на скамье, ухватившись за борт тонкими, костлявыми пальцами, и осматривался кругом, поворачивая голову мгновенными, порывистыми движениями, похожий на большую белую птицу. Вадима поразило выражение его лица: в непонятном волнении Ченей жадно смотрел на спокойное море, на уснувшую бухту, окаймленную в отдалении цепью невысоких скалистых гор, окутанных полуденной дымкой, на встававшие вдали исполинские здания таинственного города, протянувшегося вдоль изогнутой береговой полосы. Летний день, ослепительный и знойный, достиг своего апогея. Стояла полная, не нарушаемая ничем тишина; даже легкое плескание волн не доносилось в зеркальный затон причала - только ветер, слабый и ровный, чуть слышно пел иногда в снастях лодки, рождая не звуки, но словно их неясные и мимолетные тени.

- Я не могу отделаться от впечатления, что краски здесь насыщеннее и ярче, - сказал Ченей. - И запахи... Как сильно и хорошо пахнет морем! Но, может быть, это обманчивое чувство - я просто отвык от таких ощущений за время путешествия. Забыл все...

Они привязали лодку и пошли наверх по середине лестницы, ограниченной с обеих сторон низкими стенами, сложенными из больших блоков, выпиленных из серого камня. На уступах стен, поднимавшихся на высоту человеческого роста, стояли длинные ряды статуй.

Вадим остановился.

- Посмотрите на эти скульптуры. - Он обвел рукой огромное пространство лестницы. - Видите, там, у воды, фигуры из Древнего Египта, а выше, где кончаются ступени, установлены работы ваятелей нашего века. Посмотрите, как не схожи они по самому своему духу, по отраженному в них восприятию мира.

- И все же у них есть общая черта, - сказал Ченей. - Все они созданы талантливыми людьми. Я отчетливо чувствую это, хотя символика многих фигур мне совершенно не понятна...

Разговаривая, они дошли до конца лестницы, и взгляду Ченея открылась небольшая овальная площадь. Высокие здания обступали ее, охватив широкой подковой. Слева, на юго-западной стороне, выделяясь четкими силуэтами на фоне неба, поднимались аскетически строгие, темные небоскребы, отбросив глубокую тень. Они уходили вверх, узкие и острые, и, по законам перспективы, сближались в вышине, как бы наклоняясь над площадью. Рядом с ними, напротив лестницы, стояло более низкое, но массивное и широкое здание с огромной, изогнутой полукружием колоннадой. Справа, ярко освещенные солнцем, прижались друг к другу дома, сверкавшие стеклом и металлом, с легкими, предельно гармоничными пропорциями, похожие на фантастическую друзу кристаллов. Все эти здания, так же как и статуи на лестнице, без сомнения, принадлежали разным эпохам. Но зодчие, воздвигнувшие их здесь, сумели создать величественный и строгий ансамбль. В его своеобразной и изысканной красоте было что-то тревожное и даже мрачное, навеянное, быть может, огромными, подавлявшими воображение размерами зданий. Необъяснимая, но отчетливо выраженная динамика была заложена в них: взгляд не мог охватить все строение целиком и невольно скользил по легким, устремленным вверх линиям, отчего дома, казалось, стремительно росли и, мгновенно застыв, стояли над площадью, словно гигантские призраки, закрывая собой половину неба.

Солнце перевалило за полдень. Знойное, колеблющееся марево повисло над каменными плитами. Легкий ветерок, тянувший с моря, не приносил облегчения.

Вадим дотронулся до руки Ченея.

- Жарко. Пойдемте в парк - видите, он начинается у самой лестницы. Там есть чудесное место: тень, скамейка и фонтан - все, как в старинных книгах.

За каменными воротами, открывавшимися на площадь, шла дорожка, выложенная плоскими камнями, между которыми пробивалась жесткая, стлавшаяся по земле трава. Кругом в беспорядочном смешении буйно разрослись кусты и деревья. Сонный покой царствовал здесь; мертвенная тень города только коснулась сознания, прошла и исчезла, растаяв в жужжании пчел и душном аромате цветов.

- Вот он, фонтан. - Вадим протянул руку. - Это мой старый друг. Он поит меня с незапамятных времен; в нем самая вкусная вода на всем побережье.

Они опустились на скамью, стоявшую в тени старых кедров и кипарисов. Впереди, на залитой солнцем площадке, бронзовые тритоны, сидевшие на высоком камне, выбрасывали в небо упругие струи, разлетавшиеся мельчайшей радужной пылью. Кругом росли пышные кусты испанского дрока, покрытые ярко-желтыми пахучими цветами. Шумящая вода непрерывным потоком брызг падала в круглый бассейн с обвалившимися стенками, заросшими зеленым бархатным мохом, и бежала вниз, в море, стремительным пенистым ручьем.

- Я завидую вам. - Ченей пожал руку Вадима. - И благодарю судьбу за нашу встречу. По-видимому, я только сейчас начинаю понимать смысл нового для меня слова - романтика... В свое время я много размышлял о гармонии сущего, о концепции красоты. Но никогда не предполагал, что она может облекаться в такие формы, как здесь... Взгляните, как это хорошо, хотя в основе своей совсем просто - сочетание белого и синего: синее небо, белые облака на нем, белая лестница и синее море... Какой глубокий цвет у него! Отсюда, сверху, оно кажется темнее, чем с лодки. А там, у горизонта, посмотрите - там легкий туман, слабое голубое сияние... Меня поражает красота пейзажа, возникшего совершенно случайно, не связанного с актом творчества, то есть сознательной организацией его элементов. Непонятно... Утонченная красота в таких удивительных, асимметричных, совершенно произвольных формах, как эти горы и изломанные контуры берега...