Конечно, Тишенинов не мог знать, что такие шкатулки были обязательной принадлежностью кадет и гардемаринов Морского корпуса в учебном плавании. Считалось хорошим тоном брать на корабль для тетрадей, учебников, конвертов, бритвенных и других туалетных принадлежностей, для запретных шелковых носков и прочего нехитрого имущества не обыкновенные чемоданчики или несессеры, а именно такие шкатулки, называемые по традиции сундучками. В этом был особый глубокий смысл: на корабле живут по-матросски, значит, надо по-матросски и держать свои личные вещи в сундучке.
Как-то так получилось, что издавна сундучки стали предметом жестокой конкуренции. Определились два противоположных течения. Одно утверждало, что чем шкатулка грубее, дешевле и проще, чем больше напоминает сундучок первогодка-матроса, тем лучше выражает она настоящий флотский шик. Сторонники второго течения, наоборот, считали, что Морской корпус должен облагораживать старые морские традиции и поэтому для сундучков может быть использовано и красное, и черное, и палисандровое дерево, отчего отпрыски благородных семей волокли на корабль дедовские и бабушкины шкатулки, служившие в свое время хранилищем писем и любовных сувениров.
В этом давнем споре Юрий сидел меж двух стульев. По совести говоря, ему очень хотелось блеснуть фамильной шкатулкой с вензелями и инкрустацией. Но таковой не было, и поэтому в прошлом году он ринулся в другую крайность: пошел на Апраксин рынок и разыскал там ужасающее сооружение, нечто вроде гробика для новорожденного, - едва покрытый морилкой, весь в сучьях и заусеницах, еловый сундучок с крышкой на ременных петлях и с накидкой для замка из обыкновенных гвоздей. Сундучок, по единодушной оценке сторонников первого течения, оказался лучшим в роте.
Однако сундучок барона Медема - кокетливая бонбоньерка крупных размеров из темного красного дерева, таившего в себе тот глубокий теплый свет, которым, по слухам, славился командирский катер "Авроры", - на всю кампанию испортил ему настроение. Юрий поклялся переплюнуть белобрысого барона и с января месяца начал шататься по антикварным магазинам. Наконец счастье ему улыбнулось: перед самым уходом в плаванье он где-то на Морской приобрел удивительную шкатулку карельской березы, на крышке которой велением судьбы был выложен из кусочков дерева вензель "А.Л.". Не задумываясь, Юрий отдал тридцать пять рублей (сумму, превышавшую его месячный бюджет) - и на этот раз победил и по второму, аристократическому счету. Шкатулка вполне свободно сошла за дедовский погребец (благо отца Юрия звали Петром Алексеевичем), и даже сам граф Бобринский, проведя длинными пальцами по зеркальной поверхности крышки, сказал снисходительно: "Прелестная вещь... Все-таки у наших дедов был вкус..."
Все неудобства "дедовской реликвии" Юрий ощутил вчера, когда побежал на трап к буксиру. Выяснилось, что тащить ее надо под мышкой (на "Аврору" знаменитый сундучок нес за двугривенный дневальный корпуса). Поняв такое неудобство, Юрий выклянчил у Шурки Краснова, правившего вахтой, несколько футов белого шестипрядного линя и обвязал им проклятое дедовское наследие. В вагоне оказалось, что реликвия никак не желает влезть на багажную полку - на такое употребление шкатулки несуществующие предки не рассчитывали. Поэтому Юрий, заталкивая "матросский сундучок" под скамейку, к ногам, озлился не на шутку. Ведь есть же в магазинах удобные плоские чемоданы! Хорош он будет, появившись с таким "матросским сундучком" на миноносце в Або!..
Тишенинов снова поднял глаза, внимательно рассматривая странного матроса. От этого ли навязчивого взгляда или оттого, что затекли ноги, тот зашевелился, повернулся во сне, и на левом плече его блеснули золотые нашивки и между ними - изящный золотой якорек.
Как ни слаб был Тишенинов в понимании военной, а тем более флотской формы, он все же сообразил, что паренек этот - юноша благородных кровей, и никакой он не матрос-первогодок, а гардемарин Морского корпуса (это звучное слово Тишенинов твердо выучил, знакомясь с программами Морского корпуса и Морского инженерного училища, которые он купил с целью выяснить, какие экзамены придется ему сдавать для производства из юнкеров флота в мичманы инженер-механики). Неожиданность превращения первогодка-матроса в блестящего гардемарина так его рассмешила, что он улыбнулся во весь рот.
Именно эту улыбку и увидел Юрий Ливитин, когда, тщетно попытавшись найти для падающей своей головы иную опору взамен брезентового чухонского плеча, он раскрыл глаза. Все объяснилось ему в одно мгновение: и то, что позор пребывания гардемарина в третьем классе был открыт, и то, что виной тому был студент в пузырящихся брюках, и то, что сейчас над этим начнут смеяться и чухонцы, и белесая девчонка с корзинкой... Он почувствовал, что краска заливает его лицо. И дернул его черт сунуть эту окаянную литеру в кассу...
Но раз уж так случилось, надо с достоинством выходить из положения. Юрий деланно зевнул - со вкусом, врастяжку, потянулся и потер щеки с видом усталого, но все-таки в конце концов поспавшего человека, и потом, оглядевшись, вдруг с преувеличенной поспешностью подобрал ноги.
- Прошу извинить, - сказал он, улыбаясь (чего стоила ему эта улыбка!). - Я, кажется, вас побеспокоил, вытянув ноги... Знаете, я не очень привык спать в вагоне сидя...
- Ничего, гардемарин, я проснулся сам, вы меня не разбудили, - тоже улыбаясь, сказал Тишенинов, и Юрий похолодел: "гардемарин"! Значит понял?..
Он нашел в себе силы снова сладко зевнуть.
- А я, право, так устал, что мне было все равно. Внезапный вызов на действующий флот (Юрий значительно растянул эти слова)... Ночь... Билетов нет... Прыгнул, куда попало...
Он развел руками - и вдруг с ужасом почувствовал, что из него полез бессмертный мистер Джангль из "Пиквикского клуба", враль и бахвал, вместе со своей отрывистой речью, полной намеков и недоговоренностей. Но студент, видимо, ничего не заметил. Наоборот, он проявил явный интерес.
- Как на действующий флот? Ведь вы же в корпусе? А ученье?
Юрий пренебрежительно махнул рукой.
- Ученье?.. Война! - сказал он значительно. - Вам, вероятно, понять это трудно, у вас, студентов, иная психология... Но военный человек, моряк тем более, - как может он сидеть на берегу, когда там сражаются корабли? Дал телеграмму - и вот еду...
- Нет, отчего же трудно, я понимаю, - сказал Тишенинов, убрав улыбку. Наоборот, я даже завидую вам. В первые дни - и в бою... Но, простите, а кем же вы будете на корабле?
Юрий невесело улыбнулся.
- Не все ли равно? Сначала простым матросом-комендором, сигнальщиком... А там... Судьба!
Он драматически взмахнул рукой и замолчал. Юрий уже не мог с собой справиться. Какая-то посторонняя сила заставляла его нести эту чепуху, и он чувствовал, что вот-вот нагородит такого вздору, что и сам потом в нем не разберется, и не дай бог встретить в жизни этого студентика. Черт его принес в вагон! Не будь его, все обошлось бы отлично. А эта оскорбительная улыбка, иронический взгляд... Надо было проучить студента, дать ему понять, что гардемарин Морского корпуса, идущий на подвиг, выше какого-то третьего класса...
Однако Юрия уже понесло. И куда его занесет спасаемое честолюбие - он сам не знал и уже начал тяготиться взятой на себя ролью. Но по счастью, собеседник остановил этот готовящийся излиться поток неожиданным вопросом:
- Скажите, а может быть, и мне лучше пойти простым кочегаром или машинистом?
Юрий посмотрел на него, как человек, остановленный на разбеге внезапным препятствием.
- Вам?.. Простите, я не понимаю...
Тишенинов добродушно усмехнулся.
- Так чего ж не понять! Я тоже еду добровольцем во флот. До призыва. Такое, знаете, время.
- Так-так, - натужливо сказал Юрий, - но почему же на флот?
- Видите ли... В случайной встрече это трудно объяснить. С детства я мечтал о флоте, но вы знаете - условия приема в ваш Морской корпус...
- Я понимаю, - с поспешной снисходительностью ответил Юрий.
