- Она же даже не знает еще о тебе, - сказал я.
- Спросишь у нее что со мной будет? Мне так тоскливо не знать, хорошо или плохо все, что я делаю!..
Опять подкатил поезд. Я удивленно посмотрел на волшебника. Он ведь не думал сейчас о поездах, а вот он, пришел.
- Я же не могу все время думать о поездах, у меня все это уже автоматически получается. Как, кстати, и многое остальное. Самолеты, например...
Мы молчали. Людей на станции стало еще меньше.
- Спросишь?
- Она не скажет...
- Ну, если она действительно твой волшебник, то ты этого просто знать не можешь! От хозяина всего можно ожидать. Спроси на всякий случай.
Он вырвал из блокнота лист, записал мне свой телефон.
Я молчал. Все-таки, здесь было что-то не так!
- Послушай, так не может быть, - сказал я. - Изображение не может вслух признаваться, что оно только изображение, что все есть как есть и больше никак. Я вот - не могу признаться, что я, вот... - я потрогал себя за рукав, - всего лишь кусочек ее театра, где она режиссер, начальник... И ты - не веришь, что ты теперь всего лишь кусочек моего личного театра!
Не знаю, солгал он или нет, но он сказал: - Верю.
- Так не бывает.
- А как же она?..
Я молчал.
Подъехала подметальная тележка, ее толкал сморщенный розовощекий старичок с большими белыми усами. Он игриво подтолкнул тележкой громадную толстую женщину в красном пальто, подмигнул нам с волшебником и покатил дальше, не слушая, что ему говорит женщина. Колоритная личность. Сидящая на лавке за спиной волшебника маленькая девочка с одной косичкой, почему-то не сзади, а на боку, громко засмеялась. "Похоже, он отдал мне весь свой театр. Неужели он сам теперь только актер?". Мне стало тревожно. Я обвел взглядом станцию, людей. Подумал: "Скоро придет поезд..." И точно. Пришел. Причем, точно по расписанию, как я и загадал.
Из него, как и из всех предыдущих, вышли люди; зашла - только женщина в красном.
Я опомнился, заскочил в закрывавшуюся дверь. Женщина косо посмотрела на меня, скривилась. На редкость уродливая женщина!
Волшебник принял торжественную позу, расправил плечи, шутовски
подмигнул мне и, очень похожий на дирижера и марионетку одновременно, замахал по-дурацки руками, приказывая поезду уехать. Люди вокруг него опять улыбались.
Я ехал, смотрел на свое отражение в темном стекле и думал, что она скажет, когда я расскажу про волшебника. И... вдруг что-нибудь... такое, про что он говорил?
Что она скажет - зависит от настроения. Если будет такое же, как... Что делать, чтобы у нее не было этих приступов тоски? Разве у бога может быть депрессия?..
А, может быть, так и лучше, может и нужно именно так, как уже есть? Нужно, чтобы иногда ей было плохо...
Меня, признаюсь, передернуло от этой мысли.
А тут еще и женщина в красном пальто улыбнулась. Какая, все-таки, уродина. У нее были еще и золотые зубы...
И ведь это я ей их наколдовал...
КАПЕЛЬНЫЕ СНЫ
Засыпая, зоолог Саша Михайлов плакал - много гадостей за день произошло... Так, плача, и уснул. Приснилось ему, что, увидев жирное пятно на его новой рубахе, Света трясется от злости и что-то беззвучно (сон был цветной, но немой) кричит, вытаращив глаза. Кричит, кричит, кричит. От этого беззвучного крика зоологу Михайлову очень захотелось спать, в голову полезли знакомые мысли - о том, что время проходит, день за днем, год за годом, а он все еще ничего хорошего в жизни не сделал... А она - все кричит, тычет в пятно - у сердца - руками. Хочется исчезнуть куда-нибудь, стать маленьким, незаметным. Чтобы не слышать больше этого крика, он просто засыпает и видит еще один сон.
Что он - маленький мальчик. Идет по страшному, темному коридору. В щель под дверью пробивается оранжевый свет. Он открывает дверь, входит в комнату. "Это ты сделал?!" - кричит кто-то огромный и, размахнувшись, бьет его ладонью по лицу. Соленый вкус во рту, темная, запертая, как клетка, детская. Холодная подушка, сердитые крики за дверью. Засыпая, он натягивает на голову жесткую картонную маску обезьяны. И становится во сне большой обезьяной.
Обезьяна летит под дождем. На плечах у нее два кролика, они с силой тянут обезьяну за уши в разные стороны. А за хвост - уцепился зубами еж. Тяжелые, стальные тучи. Из них сыплет холодный дождь и - почему-то падают мертвые птицы. Это курицы. Они гулко бьются о железные крыши, отскакивают, падают во дворы, забивают водосточные трубы. Еж на хвосте вдруг сильнее сжимает зубы, кролики тянут за уши - резко вниз. Обезьяна входит в штопор. Летящий навстречу берег пруда, плеск воды. Обезьяна, дрожа от холода, переворачивается на спину. Злобные кролики не выпускают ушей, мерно, усыпляюще раскачивают голову. Обезьяна закрывает глаза.
Ей снится, что она не обезьяна, а всего лишь кролик. Кролики глупо скачут в кроне большого дерева, с ветки на ветку. Испуганные ежи бросаются врассыпную, с визгом срываются с веток, падают на землю. Крольчиха устраивается в развилке между двух толстых ветвей и тоненькой длинной морковочкой достает из щели в стволе муравьев. Туда-обратно-в рот, тудаобратно-в рот... Кролик, схватившись острыми передними зубами за виноградную плеть, прыгает, несется к крольчихе. Первый раз он промахивается, проносится мимо. Ветер свистит в длинных ушах. Плеть несется обратно, на этот раз кролик валится прямо на крольчиху, от удивления она падает на спину и замирает, ожидая, что будет дальше. Но вместо крольчихи вдруг оказывается дупло в стволе, там муравьи, остановиться нельзя, кролик движется все быстрее, до изнеможения, до забытья, до потери сознания, до кошмарного ощущения, что он вовсе не кролик, что он на самом деле - еж.
Он скачет во сне по заснеженному полю. Тонкий наст проламывается, ледяная крупа бьет в глаза, в обледеневших иголках гудит ветер. Вдалеке мелькает еще один еж, который тут же пропадает в тучах вскинутого вьюгой снега. Через некоторое время еще один - этот свернулся клубком, ветер катит его по насту... Он тоже скрывается где-то в белой мути. С налету еж врезается в ствол дерева. Яблоня. У корней - замерзшая, твердая как лед курица. Сверху склоняются тоненькие, вкусные молодые ветви. Еж, фыркая, прыгает, еще раз, становится на задние лапки, опять прыгает, пытаясь достать зубами веточку. Ветка раскачивается ветром. Еж подпрыгивает еще раз, еще, еще. Потом устало ложится на снег. Ветер завывает в иголках. Еж прижимается, прячась от ветра, к замерзшей белой курице, сворачивается клубком, дрожит. Холод незаметно отступает, глаза закрываются, иголки во сне превращаются в перья.
