– Карл Клаусен, – ответил Арман и предупредил: – Карл человек тяжелый, несловоохотливый. Объяснения из него надо вытягивать клещами. Ричард, впрочем, говорил, что ни с кем другим ему так легко не работалось. Я не пойду с тобой. Мне тяжело в лаборатории Ричарда.

Уже после десятиминутной беседы с Клаусеном Рой понял, почему Плачеку легко работалось с ассистентом. Полный, рыхлый, неторопливый, он был из тех, кого при рождении забыли одарить железой любопытства. Он был, по-видимому, идеальным исполнителем – и не более того. Он равнодушно заверил Роя, что заботился лишь о том, чтобы точней выполнить задания Плачека, а смысла их не доискивался.

– Ричард сердился, когда его спрашивали: зачем, почему? Он мог и накричать. Очень не люблю, когда кричат.

Со стены лаборатории, над столом, глядел с портрета Плачек – весело ухмыляющаяся молодая рожица, хитрые маленькие глаза, нос такой крохотный, что даже и не замечался на лице, округлый подбородок, массивные оттопыренные уши, до того несоразмерные голове, что казались приделанными, а не своими. Плачек был уродлив, но особым, жизнерадостным, дружелюбным уродством. Одного взгляда на портрет было достаточно, чтобы понять: этот человек не скорбит о своем физическом несовершенстве. У потенциальных самоубийц, подумал Рой, лица иные.

Под портретом висел небольшой прибор – указывающая шкала с делениями от одного до ста, валик регистрирующей ленты, стрелка, бегающая по шкале, перо, небольшой экран, клавиатура настройки.

– Что это за аппарат? – спросил Рой.

– Высокочастотный измеритель таланта, – равнодушно сказал Клаусен.

Рой с удивлением обернулся к нему.

– Я не ослышался? Вы сказали – таланта?

Клаусен пожал плечами:

– Что вас удивляет? Схема элементарная. Подходите и смотрите на экран. А в это время аппарат записывает вашу энцефалохарактеристику: область интересов, глубину, широту, интенсивность…

– …мыслительных способностей?

– Чего же еще? После анализа, записанного на ленте, стрелка укажет, кто вы. Ричард применял десятибалльную систему классификации, десять оценок по десять ступенек в каждой.

На шкале Рой прочитал названия над каждым из десяти интервалов:

Дурак элементарный

Дурак самодовольный

Бездарь ординарная

Бездарь агрессивная

Середняк рядовой смирный

Способность векториальная

Способность общая

Дарование

Талант

Гений

Рой засмеялся и покачал головой.

– Интересная классификация! И многие соглашались подвергнуть себя исследованию? Уже одни названия внушают страх. Слишком обширную область на шкале занимают дураки и бездари.

Клаусен невозмутимо возразил:

– Дураки к нам не ходили. Любой считал себя талантом, а то и гением. И ведь обычно не знают, что анализ уже идет, пока рассматривают прибор.

– А когда узнают результат анализа?

– Анализ сразу не раскрывается. Вас, например, уже проанализировали, а стрелка не шелохнется, пока я не включу резюмирующее устройство. В первой модели резюматора, правда, не было, от этого возникали неприятности. К Ричарду как-то пришел приятель из Института косможурналистики и пожелал проанализироваться. Мы два дня потом собирали осколки прибора. Во второй модели Ричард конструктивно учел недостатки человеческого характера.

Рой пожелал узнать свою оценку. Стрелка указала на восьмую ступень способности общей. Рой высказал полное удовлетворение. У Клаусена была вторая ступень способности векториальной, он считал свою классификацию вполне справедливой. Рой спросил, может ли он взять измеритель таланта к себе в лабораторию, чтобы познакомиться с ним обстоятельней. Против обследования прибора Клаусен не возражал и вручил Рою подробную схему измерителя, составленную самим Плачеком. Рой поинтересовался, пользовался ли Плачек измерителем таланта для самоанализа. Клаусен ответил, что ничто так не занимало Плачека, как этот прибор. Не было дня, чтобы он не провозился с измерителем час-полтора.

– Он знал свою оценку?

– Конечно.

– Она его удовлетворяла?

– Не она, а они. У него было много оценок.

– Как это понимать?

– Он исследовал каждый вектор своих способностей. Вы ведь знаете, что он все опыты ставил на себе. И каждый эксперимент должен был что-то в нем изменить. После опыта он мог весь день просидеть перед измерителем.

– Как измеритель классифицировал Ричарда?

– Обычно он не поднимался выше девятой ступени даровитости и ни разу не попадал в середняки. Возможно, такая оценка его и огорчала, но он старался не показывать этого. Он говорил, что упреки нужно адресовать отцу и матери, которые не постарались снабдить его гениальностью. Он не унывал. Он хвалился, что прыгнет выше собственных ушей. Он разрабатывал единственно правильную теорию гениальности, это его собственные слова. Я в его теории не вникал, хватало своих дел.

– Вы сказали: «обычно не поднимался выше девятой ступени даровитости». А необычно?

– Однажды он достиг седьмой степени таланта. Он выглядел очень подавленным в тот день.

– Подавленным? Так крупно повысить способности – и огорчаться!

– Видите ли, он надеялся, что достигнет хотя бы первой ступеньки гениальности. Он говорил, что эксперимент поставлен безукоризненно, гениальность обязательно должна получиться. А она не получилась. Он так расстроился, что взял двухнедельный отпуск. Я тоже отлично отдохнул в эти две недели.

– В чем заключался эксперимент?

– В конкретное содержание его работ я не вникал. Даже когда он сам рассказывал о них, я старался запоминать поменьше. Так было спокойней. А отчеты он составлял лишь по завершении исследований. Он не терпел рабочих журналов. Они фиксировали бы его ошибки. Он считал это унижением для себя.

– Неужели ничего не запомнили?

– Помню, что он тогда создавал в себе полиглотство. Арабский, английский, китайский, суахили, хинди… Разные были языки. Он трещал на них на всех со скоростью водомета. А выше таланта не вытянул. Я бы на его месте тоже огорчался. Препараты мои, впрочем, были синтезированы добросовестно, я не позволял себе никаких отклонений от заказа. Ричард сказал тогда: «Ты не виноват, дело во мне!» Он чуть не плакал.

– Какие препараты вы ему синтезировали?

– Все, какие он заказывал. У меня сохранились рабочие журналы. В отличие от него, я все записывал. Если хотите ознакомиться…

– Да, пожалуйста. Итак, вы синтезировали химические препараты, какие он заказывал. А чем определялись его заказы? Почему он хотел того, а не иного?

– Не знаю. Он бы страшно рассердился, если бы я вздумал допрашивать, почему он нуждается в данном, а не в другом препарате. Знаю лишь, что выдаче каждого заказа предшествовали месяцы работы. Он вычислял, чертил, анализировал кривые… Девять десятых его времени занимала разработка заказа на новый препарат. Проверка препарата обычно была кратковременной.

– В чем состояла проверка?

– Сначала Ричард при помощи анализаторов устанавливал, что препарат соответствует заказу. Приходилось повторять синтезирование по пять-шесть раз, прежде чем он оставался доволен. Это были тяжелые дни. Зато когда проверка заканчивалась и он садился за расчет нового препарата, я мог отдохнуть. Он не возражал, чтобы я в эти дни повалялся на диване. Он только требовал, чтобы я лежал тихо. Лежать тихо я любил.

– Возвратимся к препаратам. Допустим, синтезированное химическое соединение его удовлетворило. Что он делал с ним?

– Как – что делал? Принимал!

– Что значит – принимал?

– Вводил себе в мозг. Впрыскивал в ухо или закапывал в глаз.

– То самое, что он сделал в последнем, гибельном эксперименте?

– Методика использования препаратов была одна. Не помню, чтоб он ее менял.

– Значит, ничего экстраординарного в последнем эксперименте не было? Попытку самоубийства вы отвергаете?

– Какое самоубийство! Нормальный эксперимент.

– Вряд ли нормальные эксперименты заканчиваются смертью экспериментатора. Вы знаете вывод медиков? Плачек ввел себе в мозг яд! Яд синтезировали вы.