Выходим в море. Смеркается. Мелькают огни маяков - загораются и гаснут, загораются и гаснут. Вода черно-серая и становится все черней. Ветер - шесть баллов.
После Балтийска наш лоцман перебрался на "Академика Крылова", который ждал в море разрешения на вход в Калининград. Катер лоцмана возник откуда-то из темноты - маленький, славный, верткий. Не знаю, какой у него был мотор, но он хрюкал совершенно по-поросячьи. Наверно потому, что глушитель временами оказывался под водой. Затем катер лоцмана отплыл, и мы долго следили за веселым прыгающим отражением его мачтовых огней на черной воде.
Нас провожают три портовые чайки. Они почти не шевелят крыльями и все же уверенно держатся рядом с "Кооперацией". Мы видим их, когда на них падает свет наших огней, в котором они белеют словно первый снег.
"Кооперацию" слегка покачивает.
Отдается команда закрыть иллюминаторы третьего класса. К тем, кто оказался в море впервые, начинает подбираться морская болезнь.
3 ноября 1957
В море. На "Кооперации"
Как хорошо принимать хорошие решения. "Завтра начинаю новую жизнь"; "с такого-то дня серьезно возьмусь за работу, потешу свою лень последний нынешний денек, и все" и т. д. и т. п. Трудно лишь выполнять такие решения.
Хоть в море я более трудолюбив, чем на суше, все же и тут обещания, данные самому себе, часто остаются лишь благими намерениями. Может быть, потому, что в начале рейса всегда много новых впечатлений, лиц, встреч, разговоров, с людьми еще не свыкся и пока что не чувствуешь себя как дома. Больно дает себя знать самый большой мой писательский изъян - недостаточное умение сосредоточиться, недисциплинированность мышления, цыганская беспутность мыслей.
В подобном плавании следует вести дневник, вести его систематически, изо дня в день, занося все существенное и все, что может понадобиться в будущей работе. Но вчерашний день, второй день в море, уже пропал. Сейчас ночь. Идет дождь. Огни отражаются в слегка мерцающей воде. На севере видна темная туча - растрепанная, как старый веник. Синоптики что-то говорили о циклоне и о "холодном фронте" и определили по этой рваной туче, что завтра, в Северном море, мы попадем в шторм.
Вчера утром было собрание экспедиционной партгруппы. Выбрали временный (до Мирного) партком, обсудили предстоящие задачи, поговорили о том, как отпраздновать Октябрьскую годовщину. Решили организовать стенгазету, радиогазету и фотогазету. Кое-кто поглядывал на меня - не напишу ли для стенгазеты. "Не писать же мне стихи по-русски!" - сказал я себе и спокойно отправился бродить по "Кооперации".
Корабль слегка качался. По-прежнему дул ветер в пять-шесть баллов, на воде уже забелели барашки. Похоже, что "Кооперация", построенная и как пассажирское и как торговое судно, все же мала для нашей экспедиции. Большая часть нашего коллектива из ста шестидесяти человек живет в весьма неприхотливых условиях: кровати стоят и в помещении для прогулок, и в курительном салоне, и в коридорах. А в кинозале люди даже спят прямо на полу - кроватей тут нет. Но народ здесь бывалый, выносливый, легко приспособляющийся к трудным условиям. Те, с кем я уже познакомился, очень хорошие товарищи и, к счастью, не такие замкнутые люди, какими кажутся.
Пошел в каюту работать.
Беда подкрадывается незаметно. Без крика. Разве что тихонько постучит в дверь.
В дверь каюты постучали. После моего "да" вошел только что выбранный член парткома, чьи мозг и руки участвовали в создании шести "Пингвинов", стоящих на нашей палубе, - вошел Григорий Федорович Бурханов. Мы поговорили о том о сем, о море и о суше, гость прочел несколько моих стихотворений. И вдруг безо всякого вступления, безо всякого перехода выложил:
- Вы, товарищ Смуул, будете редактором стенгазеты.
- Какой стенгазеты?
- Экспедиционной.
- Не пройдет, товарищ Бурханов!
- Пройдет.
- Я не знаю русского языка. Более того, я на этом корабле единственный человек, который не знает как следует русского языка. Я вам такую кашу заварю!..
При известной степени знания языка вы можете произвести впечатление человека, владеющего языком. Словарь ваш будет состоять из любезностей, извинений, картежных терминов, слов признательности и одобрения (у меня к ним добавляется еще множество нецензурных слов, которые я выучил в Атлантике), из нескольких ходовых литературных фраз и терминов да из названий самых общеупотребительных предметов. С таким запасом слов можно выманить человека из воды на берег, но с берега в воду - не заманишь! Сейчас, в начале плавания, мой язык именно таков.
Бурханов. Язык вы знаете. Разве что не всегда ловко выходит и акцент сильный. Твердое "л" у вас не получается и шипящие тоже. И грамматика хромает. Иногда. Конечно, и запас слов мог бы быть побольше. Словом, справитесь. Вы ведь авторизуете переводы своих вещей, просматриваете их.
Я. Черта лысого я авторизую!
Бурханов. Лысого или кудрявого - не в этом суть. (Берет мой поэтический сборник на русском языке.) Вот, видите, написано: "Авторизованный перевод".
Короче, что я ни говорил, сколько ни просил, все разбивалось о хорошее настроение Григория Федоровича, его твердую веру в мои организаторские способности и в мой русский язык. Так я стал редактором стенгазеты. И четверть часа спустя я уже расхаживал между рядами доминошников и картежников, останавливал на палубе участников экспедиции и дрожащим голосом умолял:
- Не умеете ли вы рисовать карикатуры? Не пишете ли стихи?
А Бурханов тем временем поднимался и спускался по лестницам, заглядывал в каюты, в салоны и составлял список членов редколлегии. Первый номер газеты должен выйти к Октябрьским праздникам. Ночью я спал плохо.
Сегодня утром, 3 ноября, мне вручили список членов редколлегии. Я решил созвать собрание, но из этого ничего не вышло. Два события взволновали всех. Первое - это запуск нового спутника. Обсуждают, спорят, переживают. Общее собрание экспедиции послало поздравительную телеграмму в Москву. Много говорят о собаке - первом живом существе, попавшем на такую высоту, о самом спутнике, о его орбите, о радиусе орбиты. Одному шахматисту, который никак не хотел признавать себя побежденным, сказали: "Ты - вроде спутника, все крутишься и крутишься, но все равно сгоришь". Тоже угол зрения!
