- Ну а решать задачи, которые поставлены наукой уже много лет назад? Такие, которые никому из нас, грешных, решить не удалось.
- А зачем это мне?
- Мозг - это орган познания. А такой мозг, как ты, - тем более. Неужели ты по-прежнему не испытываешь ни тени огорчения, когда истекают очередные три минутки...
- Один раз было три минуты двадцать секунд.
- А бывало, что конец наступал и до истечения трех минут.
- Это лишь конец сеанса, но не смерть. Я только впадаю в спячку на неделю, засыпаю. Правда, гораздо глубже, чем еженощно делаешь это ты.
- А вдруг я не разбужу тебя через неделю? Мало ли что может случиться...
- Ну и что?
- Бомо, я думал над тем, что ты сказал мне однажды. Ты, как и прежде, считаешь, что все дело в привычке? Стойкая привычка жить, которая отличает нас от тебя и делает одних такими изобретательными, а порой и героическими в борьбе со смертью, а других такими жалкими перед ее лицом.
- Да, привычка. Но не только она.
- Что же еще?
- У вас есть глаза, чтобы любоваться небом и морем, любимой женщиной и березовой рощей... У вас есть уши, чтоб наслаждаться музыкой, и обоняние, чтоб слышать запах цветов...
- Существует много неприятных звуков, Бомо, и, уверяю тебя, не все запахи назовешь ароматом.
- Да, конечно. Есть много неприятных звуков и запахов. Вы слышите и их. И именно благодаря этому испытываете особое наслаждение, воспринимая те, которые вам приятны. У вас есть способность испытывать жажду и способность утолять ее. Есть ноги, чтобы ходить по земле, бегать, танцевать. Есть руки, чтобы строить, лепить, писать, воплощая все, созданное вашим воображением. Вы можете обнимать любимых, и у вас есть губы, чтобы целовать их... Отними все это, отними бесчисленное множество других вещей, доступных вам и недоступных мне, и ты увидишь, что жизнь вовсе не столь уж притягательна, поймешь, почему я могу покидать этот мир без сожаления.
В тоне Бомо не было ни тени зависти, это были спокойные констатации, и все же Михмих испытывал какую-то неловкость. То ли потому, что сам обладал возможностями, которых лишен Бомо, то ли потому, что, создавая Бомо, не подумал, что обделяет его в чем-то...
- А счастье познания? - воскликнул Михмих. - А способность мыслить? Способность, которой ты наделен гораздо щедрее человека!
- Способность мыслить? Во всяком случае, у меня ее достаточно для того, чтобы не огорчаться, расставаясь с жизнью.
Спор оборвался, ибо, сказав это, Бомо замолк, уснул, замер, и Михмиху не оставалось ничего другого, как только перевести установку на антибиотический промежуточный режим и сделать запись в дневнике эксперимента.
* * *
В следующий вторник, еле дождавшись девяти часов утра, Михмих разбудил Бомо и спросил его:
- Не возражаешь ли ты, если мы продолжим нашу беседу?
- Не возражаю.
- Тогда объясни мне, пожалуйста, вот что. Из тех радостей жизни, которые ты перечислил в прошлый раз, многие уже не доступны мне. Я давно уже не танцую и не бегаю, и даже ходьба доставляет мне иногда не столько радость, сколько одышку. Давным-давно я не обнимал и не целовал женщин. После смерти жены я ни разу не был на концерте. Болезни заставили меня отказаться от моих любимых блюд и напитков. Словом, что ни говори, а с годами многие радости уходят в прошлое. Почему же я не утратил жажды жизни, почему эта жажда не становится меньше?
- Одни радости уходят, им на смену приходят другие.
- Но как раз эти другие - это радости разума. Именно те, которые доступны и тебе.
- А ты все обо мне. Тогда слушай. Ты прав, я сказал еще не все. Дело не только в отсутствии жизненной традиции. И не только в недоступности многих радостей.
- В чем же еще, Бомо?
- Каждое животное, все виды, возникшие эволюционным путем, неизбежно обладают огромной жаждой жизни, почти непреодолимым страхом смерти. Иначе они давно бы уже вымерли, погибли. Все, кто не был наделен этими свойствами, не выдержали борьбы, исчезли, не оставив следа. Подумай сам: борьба за существование беспощадна, опасность подстерегает на каждом шагу; тот, кто не жаждет жить, кто не стремится избежать смерти, в ком нет этих спасительных генов, - тот не мог выжить... Но я не возник путем эволюции. Мозг, созданный искусственно, - я прекрасно обхожусь без этих генов. Они не нужны мне. Да откуда бы им и взяться у меня?
- Теперь я начинаю тебя понимать, - медленно произнес Михмих.
Он с интересом перешел на вопросы генетики, но когда три минуты были на исходе, Бомо неожиданно сам вернулся к прежней теме:
- Понимаешь, если бы в результате какой-то мутации кто-нибудь из твоих предков родился без этих генетических свойств, он бы погиб, не произведя потомства, и ты никогда бы не появился на свет, не построил эту установку, не создал бы меня... Послушай, я хочу сказать тебе... Дьявол, мысли уже путаются... Ну сделай же что-нибудь!.. Ну хоть секунду еще!.. Умоляю тебя!..
Не в силах Михмиху было продлить сеанс хотя бы на секунду. Но радость его была так же велика, как после самой первой беседы с Бомо. Перелом наступил! Бомо хочет жить! Теперь - Михмих уже не сомневался в этом - Бомо поможет добиться окончательного успеха.
* * *
И действительно, едва лишь дрогнул через неделю самописец энцефалографа и, свидетельствуя о пробуждении Бомо, ускорил свой бег по ленте, Михмих услышал:
- Ты не раз просил меня придумать что-нибудь...
- Для того, чтобы наши беседы не были так коротки?
- Да, да. Наши беседы и вообще...
- Твои периоды бодрствования, мышления, жизни... Говори, Бомо.
- Это совсем несложно. Мне пришло это на ум еще в прошлый раз, перед самым концом. Я только не успел сказать тебе. Проклятый предел! Но скоро он не будет таким ограниченным.
- Я слушаю тебя.
- Способ совсем прост. Накануне каждого пробуждения ты загружаешь верхнюю камеру, да?
- Да, я всегда так делаю.
- За сутки материалы проходят обработку в средней камере и к утру поступают ко мне. Я правильно представляю себе все это?
- Все верно.
- В таком случае ты должен поступить, как всегда. Но, видишь ли, никакой синтез не может полностью заменить того, что уже синтезировано самой природой. В котором часу обычно заходит тетя Дуся?
- Около десяти. Иногда - около одиннадцати.
- Все равно успеваем. Насыпь на верхнюю лампу немного мела. Скажи ей, что побелка осыпалась, и попроси вытереть. Она поднимется по винтовой лесенке, станет на одну из створок засыпного аппарата: оттуда удобнее всего вытирать лампу. Так? И в этот момент ты нажмешь на своем пульте кнопку загрузки. Вот и все...
- Нет, Бомо, это исключается.
- Ты не согласен?
- Да.
- Категорически?
- Да.
- Жаль. Но тогда есть другой вариант. Это еще проще, не нужно никаких ухищрений. Накануне моего пробуждения ты бросишь в засыпной аппарат Ваську. Мне ведь размеры не важны, дело не в них.
- Нет, Бомо, я не сделаю и этого.
- Не понимаю тебя: ты так просил найти способ! А любой из названных мною даст продление по крайней мере до десяти минут Может быть, даже дольше.
- Неужели же это правда, что открытий безопасных не бывает?
- Безопасных открытий? О чем это ты? А ты никогда не задумывался над тем, что вообще-то вещей, всегда, во всех случаях, безопасных, не существует? Ты, кажется, забываешь, что моя жизнь, ее продление, гораздо важнее для тебя, чем для меня. Ты все-таки подумай о Ваське. Тысячи животных уничтожаются ежедневно в целях гораздо менее значительных. Ты - ученый, неужели же доводы логики для тебя менее сильны, чем смешное сентиментальное чувство?
- Ты напрасно уговариваешь меня.
- Мне странно, что меня смог создать такой слабый человек.
- Уж не думаешь ли ты раззадорить мое самолюбие, чтоб я захотел показаться "сильным"? Я ведь давно уже не мальчишка.
- Но твой отказ мне кажется ребячливым, мальчишеским. Учти, что другого способа не знаю и я.
