По кольцам огненной гусеницы пробегает дрожь, ее внешняя оболочка едва заметно скользит по губам мальчугана. У него не осталось сил, чтобы пошевелиться. Гусеница уже уверена, что победила. Через несколько секунд метаболизм жертвы достигнет нулевого уровня, и она сожрет его целиком, органы, мышцы и кости, а потом примется за стенки космины, чтобы получить свой кокон. Она дрожит от радости.

Эта противная гусеница сожрет его, Жека… Съест… Упрямая мысль пробивается в сознание: Воспользуйсяртом… Съешь ее до того, как она съест тебя… Вначале он отталкивает эту идею, вызывающую в нем подсознательное отвращение. Тело его превратилось в безводную пустыню, где не слышно ни малейшего дуновения воздуха. Инстинкт выживания заставляет его машинально открыть рот. Мягкая и горячая плоть гусеницы заполняет рот, он ощущает вкус пепла и раскаленных камней. Он сжимает челюсти, вначале робко, потом все сильнее и сильнее.

Толстая и эластичная кожа гусеницы с треском лопается, высвобождая поток вязкой горькой жидкости. Гусеницу от головы до хвоста сотрясают конвульсии.

– Они прибывают сегодня! – воскликнула Йелль, врываясь в дом.

Держа в руке посох отца, одетая в короткое прямое платьице, она возвращалась из очередной ежедневной прогулки по горам. У нее полные щеки и громадные серо-синие глаза. Золотые волосы обрамляли румяное лицо, стекая на обнаженные плечи и шею. Ежедневно она не менее часа проводила в медитациях у куста с пламенеющими цветами, изредка говорила об исчезающих звездах, об отце, ушедшем сражаться с блуфом, о своем старшем брате Шари, который вскоре должен вернуться, но печаль, похоже, окончательно покинула ее. Она вновь превратилась в маленькую шаловливую и веселую девчонку.

– Кто? – спросила Афикит.

Она поднялась с плетеного кресла, стоявшего у камина. Она на время прекратила свои погружения в безмолвие, свои внутренние исследования антры, решив полностью посвятить себя дочери, чья красота и жизнерадостность были лучшей наградой за самоотверженность. Она занималась также садом и огородом, чтобы получать овощи, фрукты и зерновые, в которых они нуждались. Большую часть она засушила на зиму. Десятки обезвоживающих кессонов, сделанных паломниками, стояли на замощенном дворе дома, распространяя сладкие запахи. Иногда, сидя перед кустом безумца, Афикит разрешала себе дрейфовать по морю тоски, течения которого всегда увлекали ее к Тиксу. Он ушел сорок дней назад. Сорок дней, равных сорока векам…

– Новые паломники! – ответила Йелль.

– Кто тебе сказал?

– Камни, земля, ветер… Они сообщили мне о прилете великих странниц космоса. Они уже садились на Мать-Землю пять миллионов лет назад… И уже перевозили людей… Ну, не совсем… Людей-богов…

– Странницы космоса?

– Их работа – сеять жизнь там, где ее еще нет… Пошли, мама. Нам надо немедленно, отправляться в путь, если хотим прийти вовремя!

По тону Йелли Афикит поняла, что слова дочери были не детской выдумкой, а реальностью, которую ее девочка уловила в окружающей среде, как уловила блуф, смерть звезд, сжатие вселенной.

– Где они должны приземлиться?

– В большом потухшем вулкане… В десяти километрах отсюда…

– Если хочешь, Йелль, можешь остаться здесь: я перенесусь туда с помощью мысли.

Йелль лукаво глянула на мать.

– Я тоже умею путешествовать с помощью мысли…

Афикит улыбнулась и ласково потрепала дочь по волосам.

– Как ты научилась?

– Я не училась, я всегда умела. Но жаль не воспользоваться случаем и не насладиться солнцем, небом, деревьями… К тому же можно искупаться в реке…

Слова Йелли всегда были справедливыми…

– Ты права… С возрастом становишься ленивее!

Они двинулись в путь, когда солнце стояло в зените. Над Гимлаями нависла удушающая жара. Рощи, кустарники и сорняки потрескивали, шуршали, в них посвистывали, ворковали птицы.

Афикит вдруг охватило неприятное предчувствие. Ей показалось, что в симфонии флоры и фауны прозвучала глухая, угрожающая мелодия. Йелль носилась за разноцветными бабочками, громко смеялась, скатывалась со склонов скал и холмов с грацией, легкостью и уверенностью горной газели.

Позаботься о нашем маленьком чуде… Афикит слышала голос любимого в шорохе листвы, в посвистывании ветра, в стрекотании насекомых. Сердце ее сжалось, а из глаз потекли слезы. Она отвернулась, чтобы укрыть лицо от вопрошающего взгляда Йелли.

– Не надо прятаться, мама! – крикнула девочка. – Я знаю, что ты страдаешь… Мне тоже не хватает папы…

Они пересекли светлую сосновую рощу. Солнечные лучи рисовали светлые круги на темной зелени мха. Йелль подошла к матери, обняла руками за талию, прижалась лбом к ее животу, как в момент расставания с отцом. Они застыли на несколько минут. Афикит успокоилась и позволила себе выплакаться.

Они разделись на пляже речки, где обычно купалась Йелль, нырнули в сверкающие холодные воды. Потом улеглись на свежей, пахучей траве, отдавшись жаркой ласке солнца, съели фрукты, которыми запаслись заранее.

Наслаждаясь мирным отдыхом, Афикит не могла отделаться от мрачного предчувствия. Интуиция подсказывала ей, что эти мирные, светлые часы, напоминавшие безмятежные часы острова злыдней на Селп Дике, подходили к концу.

Йелль ополоснула рот и руки в речке, чмокнула мать в щеку, оделась и подобрала посох.

– Пошли, мама. Они скоро прибудут…

Держась за руки, они двинулись по извилистой тропке, ведущей к большому вулкану.

Огненная гусеница медленно теряет драгоценную жидкость через отверстие, проделанное в ее брюхе. Она была исключительно бдительна, долгое время наблюдала за вторым паразитом, но не проявила должной осторожности и слишком поздно заметила, что отверстие с подвижными краями, откуда исходят звуки, снабжено острыми резцами. Она яростно бьется, пытаясь не освобождать три отверстия, через которые поступает газ. Ей надо обязательно закрыть разрыв, или она истечет слизью и достигнет нулевого уровня метаболизма. Это срочная задача. Паразитом-противником можно будет заняться после того, как она закроет разрыв кольцами. Она собирается, как пружина, убирает когти, на несколько миллиметров отстраняется от гладкой, шелковистой кожи. Ее нервные окончания ощущают тончайшие потоки воздуха, которые проникают в освободившиеся отверстия жертвы.

Жек приходит в себя. Ему нужно несколько минут, чтобы оценить ситуацию, позволить воспоминаниям вернуться на поверхность сознания. Сжатые челюсти болят. Он глотает тошнотворную жидкость, стекающую по уголкам губ на подбородок. Яркий свет ударяет по глазам. Тело огненной гусеницы сотрясают конвульсии. Она пытается вырваться из хватки зубов.

Внешняя оболочка космической личинки не выдерживает. Ее резкие движения с силой отбрасывают ее на стенку ниши. И тут же из крохотных углублений вырываются беловатые, клейкие волокна.

Жек выплевывает кусок кожи и остатки жидкости со вкусом желчи и пепла. По лицу и шее бегут мурашки. Он делает глубокий вдох, и его мозг, сразу насытившийся кислородом, погружается в эйфорию. Волокна продолжают окутывать содрогающуюся гусеницу, чье тело бросает яркие вспышки, освещая внутренность чрева. Жек впервые видит внутренность своего космического корабля, плотный коричневый подрагивающий ковер, светлые нити, свешивающиеся с потолка, как оголенные электрические провода, пористые мешки на стенках, сжатые темные края отверстия, вероятно, ведущего к проходу.

– Я – твоя служительница, твой корабль, – сказала космина. – Вскоре мы достигнем цели путешествия, и мне предстоит выбор. Я не могу сеять в одном мире две противоборствующие друг другу жизни, две жизни, которые сражаются между собой…

Жек машинально ищет точку, откуда доносится голос небесной странницы, хотя это не голос, а музыкальный поток, ноты которого являются словами, а гармоники – фразами. Они доносятся ниоткуда и отовсюду, именно поэтому он слышен внутри Жека.

Кокон полностью накрыл гусеницу, которая уже перестала биться. Чрево вновь погружается в плотную тьму.