Йорка Кащеев весело вышел на улицу, снисходительно - с высоты тысячи метров - оглядывая затихающую вечернюю жизнь.

III.

Тетка принесла Чаплину на обед гороховый суп и бифштекс по-деревенски. При этом она сказала:

- Новую себе завел? Можешь не беспокоиться. Днем она тебя не застала так она заявится вечером, в семь часов. И чего это они шляются к тебе!

- Это рыженькая заходила? - добродушно осведомился Чаплин. - Так она не новая. Она уже второй месяц ко мне ходит.

- Рыженькая! - возмутилась тетка. - Ту дуру уж я, слава богу, знаю. Нет, это даже совсем не рыженькая!

- Значит, блондинка, - сказал примирительно Чаплин. - Тоже не новая. А больше никого у меня сейчас нет: только две.

- Только две! А вот и третья пришла. И не рыженькая и не блондинка, а черного цвета. И чего это ей нужно у такого урода?

Чаплин иронически улыбнулся:

- Неужели я - урод?

- Конечно, уродище, - обозлилась тетка. - Была бы я молодая - ни за что бы к такому не пошла. Уж я лучше взяла бы себе Никиту-грузчика. То представительный мужчина и трудится честно.

Чаплин поддержал разговор.

- А не труд разве, что я города на фронте брал!

- Подумаешь, герой выискался! - обрадовалась тетка. - Города брал! А кто, скажите, пожалуйста, городов нынче не брал? Этих самых героев тыщи по улицам гуляет! Эти самые герои папиросами нынче по углам торгуют! Брал города! Да кабы не я - где бы покойную жизнь нашел, да уют, какие обеды кушал бы? Это я только по доброте сердечной ухаживаю, а он девок к себе таскает, квартиру пачкает. Эх, ты! Уж лучше бы молчал, уродище несчастный. Подумаешь - города брал!

- Да, - отвечал Чаплин. - И не вам старухе судить: урод я или не урод?

Тетка качала головой.

- Да мне что? Хоть бы и раскрасавец - мне-то с этого какая прибыль? Я не жена, а тетка. А только я врать не люблю. Урод - так урод и есть. И не пойму я, чего это девки шляются.

- Вы скажите, Варвара Петровна, - перебил Чаплин, - какая ж все-таки это девушка приходила?

Но Варвара Петровна молча вышла, хлопнув дверью.

Чаплин, отобедав, стал готовиться к приему неизвестной гостьи: прибрал комнату, вымыл на кухне под краном руки, лицо и даже шею. Долго причесывался у себя в комнате перед висевшим над кроватью зеркальцем. Разглядывал в зеркало свое лицо и бормотал:

- Очень даже сохранилось лицо. Во всяком случае, примечательное лицо. Это она нарочно бранится. Уж я-то бабу знаю.

Под окнами заиграла военная музыка. Чаплин зачесал вихор на затылке, сунул гребешок в боковой карман пиджака и подошел к окну. По улице медленно двигалась похоронная процессия. Музыкантская команда выдувала из духовых инструментов траурный марш Шопена.

- Вот и меня так, - подумал Чаплин. - Помру - музыка будет играть. Хорошо жить на свете!

На часах в столовой еще не пробило семи, когда тетка, не постучавшись, вошла к Чаплину, сказала резко:

- К вам.

И впустила в комнату молоденькую девушку. Еще через полчаса она подошла к комнате Чаплина, поставила на сундук у двери чайник с кипятком и тарелку с бутербродами, крикнула:

- Ужин берите!

И ушла окончательно.

В спальной ждали ее: широкая кровать; над кроватью, в углу, Николай-чудотворец с возженной перед ним лампадой и на столике, в головах кровати тюбик с карамельками. Варвара Петровна, покрестившись на образ, скинула туфли и, не раздеваясь, прилегла на кровать. Началась обычная бессоница. Варвара Петровна вынула из-под подушки книгу с ободранным переплетом: роман писателя Немировича-Данченко "Сильные - бодрые смелые", - и, посасывая карамельки, стала читать. Изредка она, опуская книгу на живот, прислушивалась: уйдет девчонка от Чаплина или останется, как и другие, на ночь? Девчонка осталась на ночь.

Варвара Петровна, раздевшись, легла под одеяло. Она задремала только к утру, когда первый трамвай уже прогремел под окнами. Ее разбудил стук в дверь.

- Входите!

Вошел Чаплин. Варвара Петровна с отвращением взглянула на его лицо, носившее на себе все несомненные следы бессонной ночи.

- Чего надо?

- Варвара Петровна...

- Чаю, что ли? Можешь обождать. Я еще сплю, сам видишь.

- Варвара Петровна, - сказал Чаплин. - А ведь эта девица - моя дочь.

- Дочь? - заинтересовалась тетка. - Да ну?

- Дочь, - подтвердил Чаплин. - Я ее с матерью очень давно кинул, до войны еще. Она еще маленькая была. А вот оказалось: выросла и пришла. Жить ей стало нечем, тетя, - голод и нищета - так она отца и вспомнила, покорилась.

- Кинул, - сказала тетка. - Тебя самого надо бы в Фонтанку скинуть. Сволочь такая - женщину с малым ребенком бросать! Пфу!

- Выросла и пришла, - спокойно продолжал Чаплин. - Раньше ей мать запрещала. Мать-то оказалась гордая, хоть и очень любила меня. А я, тетя, как кинул ее, так и забыл. Совсем даже и не вспоминал о ней, а она помнила.

- Помнила! - злобно проговорила Варвара Петровна. - Поди, рада была, что от урода такого отделалась. Ух, и не люблю же я тебя, злодея!

Чаплин говорил:

- И вот, оказывается, умерла. Давно умерла. И как вспоминаю сейчас очень она была хорошая жена. Такая жена...

- Сволочь ты и пес! - сказала тетка.

Чаплин грустно покачал головой.

- Да что же мне делать было? Такой я человек: семейным счастьем или тихой жизнью заинтересоваться не могу. Мне борьба нужна во всем, я человек военный.

- Дурак, - сказала Варвара Петровна.

Чаплин продолжал, вздохнув:

- Это все ничего. А вот я о чем думаю: дочери-то моей Лизе семнадцать лет. Семнадцать лет! Это значит: что же такое? Это значит: я уже старик? Она как ко мне вошла - я к ней любезничать. И вдруг - как пуля в лоб - дочь. Изменилась очень, выросла. И ведь не так далеко жила от меня, а все не шла. И вот нищета пригнала. Это что ж? Старик я? Конец моей жизни?

И Чаплин опустился на кровать к тете.

- Пошел прочь с чистой кровати! - приказала Варвара Петровна. - Да уж ладно, не горюй. Живи, бог с тобой!

- Горевать не приходится, - отвечал Чаплин. - Я помирать привык. Много раз в борьбе помирал. Да только обидно все-таки!

Он прибавил, помолчав:

- Вы уж, Варвара Петровна, позаботьтесь о моей дочери. Чаю больше сготовьте, булок, обед... Ну, да вы сами знаете.

И он вышел.

Варвара Петровна ворчала вслед ему:

- Народу сколько поубивал, беспорядку сколько наделал, - а теперь туда же за утешеньями лезет. Нет тебе утешенья, убийца проклятый!

Впрочем, больше всего было сейчас обидно Варваре Петровне то обстоятельство, что племянник только теперь, когда понадобилось по хозяйству, сообщил ей о жене и дочери. А раньше - не для булок, а для души не мог разве родной тетке сказать?

Вечером Чаплин советовался с теткой, как быть с дочерью?

- Может-быть, ее в деревню отослать? Я бы ей даже денег дал. Она ж без дела пропадет, а какое сейчас ей дело найти? Определить, конечно, куда-нибудь можно, да где ей жить? Ведь не вещь она - в шкаф не сунешь, если кто ко мне пришел. Да и мало ли что бывает с девицами: заболеет еще или влюбится. Я их во как знаю: нарушают они жизнь, если вместе жить. Беспокойно станет и занятиям вред.

Варвара Петровна всплеснула руками.

- Злодей ты! Изувер ты и злодей! Да такую всякий с удовольствием к себе возьмет, всякий на ней женится.

Чаплин задумчиво поглядел на тетку.

- А кому бы жениться на ней?

И тут же продолжал:

- Надо ей замуж, это верно. Муж ей все, что надо, предоставит. А я с дочерьми не привык - я человек военный. Да и дочь ли она мне? Может-быть, и врет она все, добротой моей пользуется. Пришла с улицы, - по книжке - дочь, а кто ее знает? Ведь уж одиннадцать полных лет не видались, а мать ее - так мать ее вот Черныш, которому я помощь оказал, - он и то лучше меня помнит. А я и забыл, я с фронта и не возвращался к ней. Кто знает: какая это девица? Может-быть - дочь, а, может-быть, и не дочь.