- На все болото опозорил девицу невинную, в изменах не искушенную! заголосила. - Меня теперь не то что уроды вроде тебя - комары топтать не желают! Усыхаю! - она упала на спину, дрыгая ногами.
Посмотрел я на нее незамороченными глазами. Плюнул:
- Шла бы ты в болото, пока не просохла! Глянь, потрескалась уже!
Кикимора заорала изюбром, завертелась волчком, перебирая складки лягушачьей кожи, высматривая все прыщики и язвочки. Я закинул ружье на плечо и зашагал в гору, смирившись с тем, что охота не удалась. С высоты хребта обернулся к пади и увидел весело скачущую к болоту кикимору. За ней увивался лесниковский пес и при этом вертел хвостом так, что казалось, будто над ним висит серый круг. Она же благосклонно лягала его пяткой.
Небо незаметно подернулось облаками, отяжелело тучами. Пропало солнце. Я оглянулся вокруг и понял, что слегка заплутал. Не беда, любой ручей из леса ведет к морю. Может быть, не так просто и не так скоро, как хотелось бы, но из леса я выйду. Стал накрапывать дождь: как известно, встречи с болотной нечистью удачи не приносят.
Я спустился к первому встретившемуся ручью и пошел по его берегу, продираясь сквозь мокрый кустарник и бурелом. Не успев еще насквозь промокнуть и озлиться на непогоду, спустился ниже по склону. И вдруг с другой стороны ручья пахнуло дымком. Где-то рядом были люди. Хотя что им до меня? Да и у меня невелика была нужда во встречах у чужого костра. И все же я заметил странность: на противоположной стороне ручья отчетливо была видна тропа, которая не пересекала ручей, а упиралась в него и обрывалась. Впрочем, такое изредка бывает, если поблизости зимовье. Вскоре забылись бы и эта тропа, и ручей, если бы не знакомая засечка на комле старого дерева. Я огляделся, примечая места, и еще быстрее пошел вниз, укрывая свое старенькое ружье от дождя.
На спуске к тропе, по которой я вышел из деревни, я подстрелил пару рябчиков, сунул их в туесок и добежал бы до дома не отвлекаясь. Но из-под камня донесся знакомый оклик: "Мяу!" Мой кот сидел на сухих листьях в уютной пещерке и терпеливо пережидал непогоду. Расположился он с удобством, предпочитая отлеживаться и неделю, только бы не намочить хвост.
Я вытащил его. Он брезгливо цеплялся за мою мокрую одежду и косился на туесок с рябчиками.
- Морда треснет! - проворчал я, сунул кота за пазуху и побежал к дому.
Дом был тих и уютен. Я бросил одежду, выгрузил рябчиков на стол, пинком загнал кота под койку, завернулся в одеяло и принялся разводить огонь в печи.
В дверь постучали. Вошла Ведмениха в грубом мужском плаще. Улыбаясь, поставила на стол миску со сметаной. Обошла стороной кочергу, села на краешек сундука.
- В такую погоду корову пасти нельзя: простынет, бедная. А сена нет! всхлипнула Ведмениха, и слезы покатились по ее щекам.
- Помогу накосить, - с готовностью отозвался я, понимая, за что мне принесена сметана.
- Сено уже накошено Домовым, - сказала она, и слезы мгновенно высохли на ее лице. - Нужно только перетаскать его... Но тайно!
- Для чего же тайно? - не понял я.
- Косил Домовой мне, а отдать не может, потому что в долгу перед Лесником. Тому сено ни к чему - разве что сгноить на удобрение в огород. А просить я у него не могу, потому что в ссоре. В прошлом году про меня, честнейшую женщину, он сказал туристам, будто сливки с молока снимаю. теперь он отказывается от своих слов: свидетелей-то нет. А я точно знаю, говорил...
- Ничего не понял! - замотал я мокрой головой и хлюпнул длинным носом. - Косить не надо! Надо перетаскать?
- Да! - прошептала Ведмениха, делая глазами какие-то знаки в сторону двери.
Я открыл ее, выглянул - никого.
- Мне показалось, он подслушивает, - прошептала она, заговорщицки подмигнула. - Я баньку натоплю, Лесника с Домовым завлеку, дури на каменку брошу, старика напою - все крепко будут спать. А ты старуху в доме тайком запри и сено перетаскай...
Я выпучил глаза и задергал длинным носом: на берегу святого моря замышлялась болотная распря, и в нее, как в топь, засасывало меня, пришедшего к людям, чтобы жить с ними в мире и согласии.
- Нет! - сказал я. - Против людей ничего делать не буду! Договаривайся... Днем, у всех на виду, перетаскаю с радостью.
- А мы что же, не люди? - вскрикнула Ведмениха, злобно и насмешливо уставившись на мой нос. Слезы опять текли по ее лицу. Увидев, что я смутился, она захохотала, выхватила из-под плаща окурок дорогой сигары с золотым ободком, щелкнула зажигалкой, выпустила дым из ушей. - Ты им плохо делать боишься, а они у тебя с завалинки доски таскают, - сказала, выскакивая за порог.
Кот после ухода гостьи вылез из-под койки и закружил возле стола, радостно шевеля усами от соблазнительных запахов.
- Кот, а кот, - пробормотал я с тоской, - в деревне люди есть?
Но кота не интересовало ничто, кроме сметаны и рябчиков, бессильно уронивших головы с красными гребешками, а уж на то, что сметана дана за работу, делать которую я отказался, коту было вообще начхать.
- Не по-людски живешь! - вздохнул я, укоряя его и поглядывая в печку, на разгорающееся пламя. - Ой не по-людски живешь, котяра!
Если бы я сам знал, как надо жить... Не знал!
Я вспомнил, что Ведмениха говорила про разобранные завалинки, и вышел под дождь. Со стороны речки от моего дома были оторваны две доски. К дому Домового по земле тянулась глубокая борозда. Не хотелось идти и разбираться под дождем, с одеялом на плечах. Я вернулся к печке. Кот пулей сиганул со стола и спрятался под койкой, опасливо облизывая усы. До сметаны, прикрытой тяжелой сковородой, он не добрался, но головы рябчикам уже пооткусал.
Дождь моросил и моросил. Жарко горел огонь, сварились рябчики, и просохла одежда. Я вымел пол и накормил кота. Без стука вошел Домовой. В горле у него клокотало от возмущения. Капли дождя собирались на кончике длинного носа и слетали на пол в такт неровному дыханию. Он поводил глазами по углам, метнул испепеляющий взгляд на кота и прорычал:
- Твой кот сожрал моего гуся! Ему в нашей глуши цена - миллион!
- Да куда же в него гусь влезет? - недоверчиво стал ощупывать я кота, примеряя к его животу размер ощипанной птицы. - Рябчика осилит, а гуся - не похоже.
- Он ему горло перегрыз, - поправился Домовой. - Гусь издох. Все равно убыток.
- Тащи гуся, будем договариваться, - сдержанно предложил я, хотя голос мой стал хрипло подрагивать.
- Мы его сварили и съели: не пропадать же добру! - смущенно повел носом к потолку Домовой.
- А кто видел, что гуся задрал мой кот? - уверенней заговорил я.
- Больше некому! - раздраженно ответил Домовой, еще больше смущаясь и наливаясь краской. - Все кошки и собаки смотрели на моих гусей равнодушно, а твой кот - пристально и подергивал хвостом.
- Зачем доски оторвал? - кивнул я в сторону завалинки.
- Это мои доски. Я прошлый год бабе Марфе дом отремонтировал, свои прибил.
Я проскрежетал зубами, но повторил про себя человечье правило, запрещавшее поддаваться сиюминутной ярости.
- Подумаю! - сказал и оскалился, растянув губы в улыбке.
Домовой постоял, переминаясь с ноги на ногу, то бледнея, то заливаясь румянцем, не нашелся, что ответить, и вышел.
Я снова склонился над котом, ощупывая его гладкий, ухоженный живот:
- Что же ты гусятинкой не поделился?
"Мышью буду - не я!" - муркнул кот и запел о том, как прекрасно урчат его прелестные кишочки, когда в них путешествует рябчик. Не успел я присесть к столу и сам поесть рябчиков, снова вошла Ведмениха. Одной рукой она держалась за грудь, другую прикладывала ко лбу.
- О, мои куры! Четыре милых курочки и бедный петушок... Пропали!
- Помочь поискать? - с готовностью поднялся я из-за стола, отодвигая стынущего рябчика.
- Это все он, разбойник! - ткнула она пальцем в кота. В глазах ее блистала нечеловеческая ярость.
- Какой разговор, кота воспитать надо и меня тоже, - пожал я плечами. Но за один присест только волк съест гуся и пять кур.
