Начали лгать ему; так ложь за ложью и пошла цепляться. Один грех только был. До сих пор старуха простить себе этого не могла. Да, ведь раз солгав, как уже правду скажешь. Думали - вот вырастет немного, тогда всё и узнает. Простит.
Только жуть иногда брала. Бывало, обидишь чем-нибудь Федечку, он заплачет, да и пойдет в уголок; сядет там на пол, ручонкой себя гладит и говорит:
- Ничего, ничего... не плачь, скоро мама приедет...
Сама слезы с глаз тихонько вытираешь. Что говорить - нехорошо было.
А то играет, да вдруг задумается и спрашивает:
- Что же мама так долго не едет?
Скрепя сердце ответишь:
- Ничего,- скоро уж...
- Нет, ты мне правду скажи. Я ведь знаю, что ты обманываешь, вон глаза на нос спрятала. Скажи, когда приедет; я хочу знать. И очков не ищи, вон они у тебя под руками - все штуки твои знаю...
- Что ты, родимый, - говорю, - и совсем я тебя обманывать не хочу. Вот лето настанет,- она, сердешная, и приедет.
Точно нечистый языком вертел - право.
- Ты, - говорю, - не печалься. Она там в теплых-то краях поправится: здоровая да белая станет.
- А хорошо там? - спрашивает.
- Очень, очень хорошо. Кругом цветы, деревья зеленые шумят, птицы поют...
- Это и у нас в деревне птицы поют и цветы цветут. Нет, ты мне скажи, что там особенного есть...
Нашел меня о чем спрашивать - я и так изворачиваюсь.
Ну и врала, что могла, смертный грех на душу брала - чистого младенца обманывала.
Так, словно горб мне на спину клали.
Просила барина: скажите правду-то сынку, Бога побойтесь. Какой там слушать не хочет.
- Ты,- говорит,- мне и сына убить вздумала, последнюю радость отнять желаешь? Он у меня,- говорит, - нервный, мать любил очень, и доктор предупредил меня, чтобы я его берег и ничего ему не говорил бы. Подрастет, забудет ее, окрепнет - тогда и скажем. Ты,- говорит,- старуха, не дури. Небось не раз в свою жизнь лгала, да еще ради худого.
Ему хорошо рассуждать было, сынка-то много ли видел. Приедет, поцелует, о здоровье спросит, когда поиграет с ним, а там опять уедет.
Я ведь с Феденькой день-деньской сидела и ночами его пестовала.
Каюсь, прав был барин в одном, что греха таить: случалось и соврать когда, да только не так. Страха того не было. Точно чуяло мое сердце - быть беде.
Судите сами - научила мальчика покойница Богу молиться за здоровье папы, мамы, дяди, тети - всех по порядку.
Как выучила - так и молился.
Вы подумайте только, за здоровье покойницы молился!
Он-то дитя неразумное, с него не взыщется, а грех-то на нас падет... Да что грех - оно бы еще ничего и так не оберешься, а вот каково-то - слова эти слышать...
Так умильно ручки сложит, на коленки встанет, голову к иконам подымет и раздельно, с сердцем просит:
- За здоровье папы, мамы.
И еще раз под самый конец маму помянет, помянет, потому, дескать, что больна она.
Бывало, после того ночами не спишь - всё думаешь, думаешь. Вот пойду и скажу - была не была, а потом сомненье возьмет - вдруг и взаправду напугаешь ребенка до смерти.
Глупая была.
Как Пасха пришла, стал наш Феденька радостный такой, все ходит, бумажки цветные собирает и карандашиком по ним водит.
- Что ты,- спрашиваю,- Феденька, делаешь?
- Я, - отвечает, - маме письмо пишу: пусть к празднику приедет, я ей яичко хочу подарить, больно уж загостилась там долго - домой пора.
Переехали мы к себе в имение - пошли новые игры да забавы. Целыми днями по двору ходим. У меня от сердца отходить стало. Ну, думаю, сошло с рук, господь миловал...
Только напрасно радоваться было. Бог-то всё видит и дела наши нам показывает как есть они.
День за днем, неделя за неделей, приехала к нам барынька одна гостить. Она еще и при покойнице бывала. Говорили там про нее разное - да чего не знаю, того не знаю. Только уж теперь ясно стало: решил на ней барин жениться.
Приехала барынька поздно вечером, когда Феденька спал, а наутро мы с ним гулять, как водилось, пошли.
Запамятовала я, что ли, но ничего про гостью-то касатику моему не сказала.
Гуляли это мы, играли, лошадок кормить ходили, а потом садом домой пошли.
И вдруг как вскрикнет мой Феденька:
- Мама!..
Да как побежит. Я за ним. И вижу, идут к нам навстречу барин с барыней под руку и улыбаются.
А Феденька все бежит и кричит:
- Мама, мамочка!
Голос от радости вздрагивает...
Я так вся и обмерла. Спаси и помоги Господи...
Только не добежал он до них шагов десяти, остановился вдруг, ручонки опустил и об землю.
Мы к нему, посинел весь, стонет, чуть губами шепчет:
- Мамочка...
Отнесли мы его в детскую, оттирать стали.
Пришел в себя, на барина посмотрел, на барыньку - ничего не сказал и опять глаза закрыл, только уж сознание не терял, а все просил его одного оставить.
На другой день как будто лучше ему стало. С кровати попросился, велел себя в сад везти в колясочке.
Там всё цветы заказывал рвать и венки плесть.
- На что тебе веночки?
- Нужно, - говорит...
А потом выехали мы с ним за околицу, он и говорит мне:
- Напрасно мы с тобой, няня, маме письма писали, всё равно она больше к нам не приедет...
- Почему так?
- Да уж знаю - ты мне и не перечь.
Я и молчала, а сама думаю: неужто догадался, сердешный?
Подумал он еще, подумал и опять:
- Это хорошо, что тетя сюда приехала, она тут с вами вместо мамы останется...
Так меня холодом и обдало.
Обняла я его головку, к себе прижала, целую.
- Что ты, Федечка, загадками говорить стал, давай я тебе лучше бабочек половлю.
- Давай, - говорит, и больше слова не вымолвил. Видно, опять занеможилось.
А ночью подозвал меня к кроватке своей и так строго приказывает:
- Ты мне завтра утром, няня, белье чистое приготовь и чемодан у папы возьми, - я должен к маме ехать.
Потом лег и глаза закрыл.
Я его крестом осенила. А наутро его, сердешного, и не стало.
1913
ПОЛИНА-ПЕЧАЛЬНАЯ
L'amour est un rossier quit
fleurit sur nos levres:
Plante dans notre coeur, il
boit le plus beau sang.
Et le vase empourpre, Saxe,
Chine ou vieux Sevres.
Se brise quand les fleurs vont
s'epanouissant...*
Romance
В нескончаемом потоке человеческих лиц и характеров, каких приходится наблюдать в короткие дни нашей жизни, встречаются типы, поражающие нас с первого взгляда, вызывающие в нас невольное любопытство, смешанное или с чувством восхищения, или с брезгливостью. Но чаще всего приходится нам сталкиваться с людьми совершенно безразличными, с людьми, о которых ничего не сумеешь сказать через минуту после того, что их увидел,- так они бесцветны.
