- Если это тебя утешит, - сказал я и сунул ему в нагрудный карман ключ от наручников. Развернул старинного камарада спиной, поудобнее оперся на трость и пинком здоровой ноги подогнал к Ефиму.

- Этого поведете первым, - сказал про Рума москвичам Шлайн. Он покосился на бородатого очкарика. Очкарик, казалось, ни во что не собирался вникать. Он внимательно разглядывал вдали, у срединной линии, фигуры наблюдателей от "Экзобанка", и одновременно, казалось, полностью был поглощен подгонкой своего радионаушника. То подсовывал проводок под дужку очков, то пробовал пустить его сверху.

Москвичи взяли Рума под локти.

- Он знает, где у него ключ от наручников, - сказал я им.

Никто не обращал на меня внимания. Шлайн вообще избегал смотреть в мою сторону. Теперь и он прилаживал наушник.

- Ну ладно, - придурковато сказал я. - Мне вообще-то больше делать нечего. Я сейчас, быстро, в лесок, с животом что-то, наверное, от этой болтанки в лодке...

Подбирая спортивную сумку с галечника, я отметил, что рты Вячеслава Вячеславовича и лефортовского сидельца заклеены липкой лентой. Ефим поступил расчетливо. Вячеслав Вячеславович мог и разораться некстати: почему первый не он?

- Готовность три минуты, - сказал Ефим москвичам.

Через полторы минуты я сидел за кустарником и вытаскивал из сумки инструменты. Собрал "Галил", насадил оптический прицел, загнал обойму и поставил винтовку на сошки. Приладил свой наушник, включил радиоприемник от микрофона на теле Рума. Он два или три раза тихо прокашлялся. Проверял связь, умник?

Я распластался на мокрой прошлогодней листве, удобно уместил локти, разбросал ноги. Когда же в последний раз я сидел в засаде? Ах, да, в березняке под Керну же! Я набирался боевого опыта в этих холодных краях...

Ефим Шлайн ритмично и спокойно шел на пять шагов впереди пары москвичей с Румом между ними. Встречная группа тоже начала движение. Генерал Бахметьев без галстука, в зеленом свитере под черным бушлатом, в серых брюках от костюма, в котором, видимо, его захватили, в легких городских ботинках, тщательно выбритый, без головного убора - ветер ерошил русый пух над высокими залысинами, - шел между конвойными в кремовых пальто и без головных уборов тоже. Руки генерал держал за спиной.

Я приладился к прицелу. Всмотрелся в лицо человека, возглавлявшего группу с генералом. Это он выходил из "Мерседеса" у музея. Ах, приятель, подумал я, усаживая прицельного паука на его переносице, да ты стал начальником у них! Лицо его вдруг исказилось. Он узнал Рума, слегка сбился с ноги, но продолжал идти.

В десяти шагах от срединной линии каждая группа остановилась. Только Шлайн и "приятель" продолжали сближение, одновременно переступили мазутную границу, миновали друг друга и подошли к конвойным с пленными на чужой стороне.

- Подтверждаю! - слабо, из-за отдаленности микрофона, прикрепленного на груди Рума, прозвучал в моем наушнике голос Шлайна.

- Не подтверждаю! - рявкнул знакомый голос "приятеля". - Пусть дают первым другого. Вячеслава пусть дают! Или я взорву генерала! Взорву генерала! Сейчас дам сигнал! Сейчас дам!

- В чем дело? - спросил один из парочки от "Экзобанка", высовываясь из-под своего пледа. - Успокойтесь. Вы опознаете этого человека?

Удерживая прицел на лице "приятеля", касаясь указательным пальцем правой руки спуска, пальцы левой я положил на кнопку радиосигнала взрывного устройства на теле Рума.

- Не зови Вячеслава, - сказал Рум уверенно и резко. - Вячеслав ссученный. Деньги дал в коробках. С черепахой. Так? Это не деньги. Туфта. Настоящие деньги здесь, у меня в кармане.

- Ты почему по-русски умеешь говорить, а? Ты по-русски не умел, а? Зачем скрывал, а? - надрывно затараторил "приятель". Тяжело ему давался пост пахана и начальника, на который его занесло после стольких смертей.

- Затем, что теперь знаю правду. Вячеслав нам туфту сунул. А деньги у меня. Я получил...

Только бы Ефим Шлайн не всполошился, услышав такое, подумал я. Только бы не всполошился, заподозрив, что Рум - не Чико.

- Покажи! - крикнул "приятель".

- Лезь, - ответил Рум, подставляя грудь.

Москвичи выдвинулись вперед.

- Разрешаю, - тихо донесся голос Шлайна. Бог его знает, что он теперь подумал про меня!

Ветер трепал розовую полоску чека в волосатой руке "приятеля".

- Прошу разрешения воспользоваться радио, - сказал он.

Голос Шлайна:

- Разрешаю.

- Плот-три, плот-три, - сказал "приятель" в пластмассовое полено рации, вытянутое из-под пальто. Рация заверещала:

- Плот-три... Прием!

- Запроси плот-два. Запроси плот-два. Пусть откроют любую картонку с черепахой, проверят и скажут, что там. Как понял? Прием!

- Сейчас...

Видимо, мост дальней связи с подводной лодкой Бургера обеспечивали ребята с "Рено", и лестница, прикрепленная к кузову, выполняла роль антенного усилителя.

"Приятель" всматривался в чек. В документе я был уверен. Сам готовил.

- Я - гарантия, моя жизнь гарантия, - твердо сказал Рум. Он вытянул руки в наручниках и вырвал чек. Так и стоял с протянутыми руками, в которых, словно флажок, трепыхалась на ветру розоватая полоска бумаги. "Приятель" осторожно, двумя пальцами, вытянул чек у Рума и аккуратно спрятал в карман кремового пальто.

- Плот-один, плот-один, - сказали из "Рено". - Без разрешения хозяина не могут открывать картонки. Что ответить? Прием!

- Где я сейчас найду хозяина?! Скажи, надо смотреть или всем смерть!

Я тихо помолился. Перевел прицел. Генерал Бахметьев натянуто улыбался, выслушивая какие-то объяснения Шлайна.

- Плот-один! Плот-два говорит, в картонках рубли... Прием...

- Плот-три! Конец связи...

"Приятель" вбил антенну в рацию, сунул её в пальто.

Я положил лицо в холодные прошлогодние листья.

А когда поднял голову, генерал Бахметьев, Ефим Шлайн и двое москвичей быстро шли обратно, в мою сторону. Рум и принимавшие его бегом убирались за поворот на мысу. Парочка из "Экзобанка" уходила следом. Резиновые катера исчезли.

Пришлось приспустить ствол "Галил", чтобы навести его в лоб Шлайну.

Группа приблизилась почти на сто метров. Поколебавшись, я пересадил паука прицельной сетки на грудь Ефима.

Четверо возвращаются - Шлайн, генерал Бахметьев и двое москвичей.

Внизу, под холмом, - бородатый очкарик. Сидящие в наручниках Вячеслав Вячеславович и лефортовский сиделец. Эти трое - не в счет.

Ключи от "Опеля" в моем кармане.

И хотя бежать я не смогу, тихо поплетусь, никто пальцем не пошевелит, чтобы меня задержать. Мне дадут добрести по песчаной косе до машины. Бородатый с ватными ногами позволит. Он просчитывал этот вариант, определенно. Еще вчера, за этим и приезжал меня рассматривать. А когда на пароме уставился в открытую и кивнул, он уже уверился, что так все именно и кончится.

Ефим поднял глаза и смотрел в мою сторону, прямо в прицел, хотя видеть меня, конечно, не мог. Он знал, сколько денег принесет мне этот выстрел. Миллион двести пятьдесят тысяч швейцарских франков, которые с депозита в "Экзобанке" уже переведены на мой цюрихский счет распоряжением Вячеслава Вячеславовича. За обещанную ему Шлайном пощаду. По нашему с Ефимом личному сговору. Рум унес подделанный чек.

Бородатый и ухом не поведет, когда я уложу Ефима. Это российская разборка. Генерал Бахметьев - тоже, формально он в страну не въезжал. Для москвичей Ефим - не начальник, то есть никто, с чужой территории им следует убираться, и без оглядки, в том числе и на его труп. Лефортовский сиделец Москвой списан, куда исчез Вячеслав Калининградский никого тоже не заинтересует. Что касается Бэзила Шемякина, то он и не существовал, и не существует. Нет проблемы, нет и людей...

Ефим в прицеле покачал головой. Он догадался. Оптика увеличивала его губы, они шевельнулись, и я понял, что он громко, так, чтобы слышали шедшие рядом, говорит:

- Не делай этого, Бэзил, не делай... Не стреляй!