- В части, касающейся меня, - ответил я, - могу. А если нет, то что?

- Со вчерашнего дня, - сказал третий, - в ящике моего рабочего стола лежит постановление о вашем аресте, господин Шемякин. Несколько убийств, разбойное нападение, шпионаж, участие в поджоге, переход государственной границы под чужим именем... Достаточно поводов, чтобы прокуратуре задуматься о необходимости защитить от вас конституционный порядок?

- Достаточно. Я не спрашиваю о ваших полномочиях. Но, как бы это сказать поделикатнее... У меня, знаете ли, вызывают сомнения мои собственные полномочия. Подобными согласованиями в этой стране, мне кажется, занимается исключительно господин Дубровин, не так ли?

- Так, - сказал бородатый очкарик.

- Тогда отчего разговор со мной?

- Контакт с Дубровиным утрачен.

- Что значит - утрачен?

- Это значит, что его больше нет... Приехали.

Он не оставил мне времени уточнить: нет Дубровина или нет контакта с ним? Водитель притормозил, перегнулся через меня и открыл дверцу. Предупредительно помог развернуть трость, когда я вытаскивал её. Они высадили меня против виллы Бургеров, отъехали на два десятка метров, уперлись в огромную, бесцветную в темноте "Вольво" и погасили габаритные огни. Бородатый очкарик в развалку, словно у него болели ноги, перебрался в "Вольво", и машина ушла.

У "девятки" двигатель работал. Они грелись. И собирались ждать.

Марина всплеснула руками и прижала ладони к губам, увидев мое лицо. Я спрятал трость за спину.

- Предъявить паспорт или сослаться на особые приметы? - спросил я.

- Да нет, все в порядке, опознаю и по битой роже. И не прячь костыль! Нога поражена ножевым, я знаю... Ты с таким конвоем подъехал! Лучшая идентификация. Я в окно наблюдала.

- Ты же их подослала. Разве не так? Большая шишка?

- Даже слишком. Для тебя. Таких не подошлешь, они сами приезжают. Но очень редко... Не думала, что он пожелает взглянуть на такую знаменитость как Бэзил Шемякин, авантюрье из Евразии... С тобой обошлись как с руководителем операции. По этим почестям можно заключить, что дела наконец-то пошли у тебя на лад?

- По вашей раскованности, мадам, можно заключить, что Рауля нет дома?

Она посмотрела мне в глаза. Я развел руками: капитулирую. И почувствовал недоброе. Наши свидания обычно развивались в обратном порядке - разговоры и колкости в конце.

Марина провела меня через гостиную к лестнице на второй этаж, подставив плечо, помогла подняться, в спальне усадила перед трюмо и выдвинула ящичек с кремами и мазями. Я закрыл глаза, отдаваясь ласке её пальцев. И тут же открыл, оглянулся.

- Если не ошибаюсь, это односпальная кровать? - спросил я.

- Мы с тобой умещались и на меньших лежаках.

- Марина, а где спит Рауль?

- По соседству. Там, где тебя уложили после побоища на шоссе у Керну.

- И...

- Рауль Бургер и Дечибал Прока любовники. Даже больше. Они семья. С флотских времен. В экипажах, особенно гвардейских, такое случается. Море, знаешь ли, дальние походы, долгие беседы, боевое братство и все такое... Кстати, Толстый Рэй того же голубого цвета, как и вся его банда. Странно, что они состоялись в контрабанде, а не в шоу-бизнесе...

- И ты...

- И я. Лесбиянка в чистом виде, - сказала она, разворачивая меня к зеркалу.

- Откровенность за откровенность. Признаюсь, и я не безгрешен. Я неисправимый лесбиянец. Меня всегда интересовали женщины.

- Даже слишком... А теперь потерпи, минут пять, - сказала она. Сделаю тебя негром. В приличном месте, где зажигают лишь свечи, сойдет. Положи руки на столик, я выкрашу их тоже... Нет, ладони не поворачивай, они у негров с изнанки светлые. Забыл?

Я - в негритянском гриме - и Марина - без макияжа - постояли у кроватки дочери. Утиный носик, линия пухлых губ и высокие скулы напомнили мне папу. Что бы он сказал? Господи, я ничего, совершенно ничего умилительного или особенного не чувствовал, кроме нежности и удивления чем-то хорошим, столь редко случающимся в моей жизни. Что тут скажешь? Красивый здоровенький ухоженный ребеночек, наше родимое дитя андерграундского, выражаясь выспренно для прикрытия адюльтера, морганатического брака.

Полагалось что-то сказать, и я высказался насчет того, что мы произвели на свет божий достойный образчик в целом удовлетворительно развивающейся породы. И добавил, что если сравнивать с растительным миром видимо, породы гидропонной, с воздушными корнями. Ибо где же та почва, в которой её, Марины, и мои корни?

Марина сказала, что так и должно быть, все нормально, что бы я там ни болтал. Ведь все нормально у нас, не так ли?

- Давай ещё разок убедимся в этом прямо сейчас, - предложил я.

Я обнял Марину, чувствуя её всю, всю, от шелковистых рыжих волос и шеи, с едва приметной рисинкой-бородавкой на изгибе у левой ключицы, до пальцев ног, на которых она приподнялась, чтобы только прикоснуться губами к раненой мочке уха.

Потолстевшая Мурка заглянула в спальню, выгнула спину и запустила когти в ковер.

- Брысь! - сказала Мурке Марина, отталкивая меня.

Она придирчиво оглядела мои свитер, джинсы и деревенской вязки носки. Махнула рукой: там, куда нам ехать, в полумраке сойдет. Наверное, мою африканскую внешность вытягивал на нужный уровень эксклюзивный аксессуар трость с мельхиоровым набалдашником.

Старший не поленился выйти из "девятки", чтобы открыть Марине дверцу. Едва я сел следом, младший носитель белесых бакенбард, не спрашивая, куда рулить, мягко и споро переключая скорости, словно на гонках, за несколько секунд разогнал машину до ста с лишним километров.

Когда мы продвигались между столиками через темный зал джаз-клуба гостиницы "Палас" за метрдотелем, освещавшим ковер под ногами крохотным фонариком, вступило банджо. Сдавший ему импровизационный черед ударник, не сумев притормозить вовремя, так и въехал с шипением своих тарелок в ритм зазвеневших струн. Попрал закон жанра, в котором все одновременно - и шаманы товарищества, и единоличники, так что соваться в чужую долю игры заказано. Но попрал так легко и удачно, что некоторые зааплодировали, а струнник кивнул.

- Это кто такие? - спросил я метрдотеля, когда он усадил нас очень хорошо, близко к задымленной эстраде и так, что мы видели слабо освещенный вход и всю темноту вокруг, нашпигованную язычками свечей.

- Группа "Балтия-джаз" называется, достаточно понуро играют...

- Понуро? - переспросила Марина.

- Ну, да, мадам. Иначе не скажешь, - ответил он, выключая фонарик, а когда чиркнул зажигалкой над свечой на нашем столике, она высветила ироничную улыбку профессионала. - Сейчас пришлю официанта...

Марина заказала нам обоим бурбон.

Я вспомнил, что отдал промокший бумажник Проке - подсушить к утру документы и деньги.

- У нас здесь номер на сегодня, - сказала Марина. - Не беспокойся о деньгах. Мы ведь семья с этой ночи.

Кто её знает, что она имела в виду под "семьей". И я подумал, что поступил осмотрительно, припрятав "ту" бумагу до поры до времени в кармане у Рума, сидящего теперь под охраной москвичей в лавке Велле. Вдруг понятие "семья" в представлении Марины предполагает и обыск спящего?

На эстраде начинали препарировать спиричуэлс двадцатых - "Господь, я на пути".

- Ты что-то задумала, Марина? - спросил я.

- Да, - сказала она спокойно. - Расстаться наконец с таким, каким ты был до этой ночи. Давай похороним его вместе!

- Будет надгробная речь?

- Будет. Ты - неудачник, Бэзил. Неудачник во всем. Тебя подставляли все, кому только не лень. Доверчивый неудачник, наивный неудачник. Завтра обменяют генерала Бахметьева на какого-то субъекта из Калининграда. Вот чем закончился твой обезьяний бизнес. Русского на русского... А оператор и ты планировали покушение! Сколько суеты и дешевой конспирации! Надувались, надувались и сделали наконец-то большущий пук-пук в балтийскую водичку!

- Зачем ты мне это говоришь?