- Груз взят! Отходить всем!
Автобус теперь полыхал.
Вокруг вдруг стало безлюдно. И так тихо, что слабый треск пламени, охватившего автобус, разносило по всему переулку.
Тычась в стены домов, прикрывая рот и нос платком, я разыскал таксофон. Человек, валявшийся под его пластмассовым козырьком, сжимал трубку черными пальцами. Отсеченная ножевым ударом кисть второй его руки с торчащей розовой костью - лежала рядом. Вероятно, это был тот, кому поручалось захватить сигнальщика. Или сам сигнальщик.
Я вытянул липкую от крови трубку, вдавил рычаг, бросил монету, набрал номер представительства "Балтпродинвеста". Сигнал отозвался сразу. Занято. О господи!
Я вдавил в рации кнопку вызова Шлайна. Молчание.
Может, труп Ефима валяется поблизости? Шлайн мог находиться в машине генерала...
Представительство ответило на второй раз. Дежурный обстоятельно объяснил, что ни господина Дубровина, ни госпожи Воиновой "пригласить к аппарату" невозможно, оба отсутствуют. Голос показался знакомым.
- Это, случайно, не Андрей? - спросил я.
- Андрей...
- Андрей, я приходил в ваше дежурство несколько дней назад вечером и спрашивал эксперта по связям с общественностью господина Шлайна. Вы пропустили меня по указанию Дубровина. И я имел с ним беседу. Вспомнили?
- Вспомнил, - помедлив, ответил он. Наверное, включал записывающее устройство и регистрировал показание определителя номера.
- Срочно попросите к телефону любого сотрудника из отдела общественных связей, который будет в состоянии передать мои слова Дубровину или Шлайну так быстро, как только можно. Вы поняли меня?
- Понял. Минуту.
Андрей вовремя включил на другом конце провода музыкальную паузу. Возникший из дымовой завесы констебль схватил меня за шиворот и отшвырнул от телефона.
- Вон! Срочный звонок! - заорал он.
Я оглушил его сзади рукоятью "ЗИГ-Зауэра".
Мелодия из рок-оперы "Иисус Христос суперзвезда" ещё звучала в повисшей на проводе трубке, когда я снова приложил её к уху.
- Воинова слушает.
- Шемякин. Свяжитесь с полицией. Надо перекрывать дорогу на Лохусалу. Вы поняли? На Лохусалу!
- Что это значит? Откуда вы говорите?
- С места похищения генерала Бахметьева. От музея...
- Какого похищения? Вы в своем уме?
- Пожалуйста, делайте, как я говорю!
- Почему вы просите об этом нас... меня?
- Мне не поверят. Кто я такой? А после вашего звонка местные обязаны отреагировать. Это все, что я могу теперь сделать.
Она первой повесила трубку.
Профессионализм Чико был безупречен. Поистине тургеневский стиль. Он подсовывал мне приманку за приманкой, разыгрывал сцены в казино и перед музеем, усадил на крыше шестиэтажки живую куклу и осторожненько, по шажку выманивал меня на линию огня. Я преследовал его как киллера, а он планировал похищение, захват заложника.
Это не просто ошибка. Это - поражение.
Глава четырнадцатая
Нечто личное
Горьковатый сквозняк засасывал дымовую завесу в старый дом. Клочковатую мглу тянуло по лестничным пролетам, выдавливало в оконные проломы и гнало, словно по трубе, вверх, в замутненный квадрат, где когда-то имелась крыша. Прежде чем сделать шаг, приходилось нащупывать ногой очередную ступеньку. Я водил руками перед собой, стараясь припоминать дыры и завалы. Пощипывало глаза. На третьем этаже стало прозрачней.
Мурка металась вокруг котят. Хватала зубами одного, оттаскивала, бежала к другому. Складывала к моим ногам. Ну, что было делать?
Сирены пожарных приближались с восточной стороны.
Я разобрал "Галил" и выбросил части через пролом на задворки. Вытащив пленку из "Яшихи", отправил камеру следом. Треногу, размахнувшись пошире, запустил в пламя над автобусом. Туда же - "ЗИГ-Зауэр". Без пушки я чувствовал себя голым.
Сливая из фляжки водку, запасенную ещё у Йоозеппа в Синди, я тщательно промыл ладони, протер их бумажной салфеткой. Обнюхал: пахнет ли ружейным маслом или пороховой гарью? Из-за напавшего вдруг чиха для перестраховки совершил второе омовение. Осмотрел обшлага рубашки, свитера и дохи.
Вместо того, чтобы немедленно убираться с линии огня, я возился с ликвидацией вещественных доказательств. Первоначальный обыск дома проведут констебли, исповедующие, как все постовые мира, пофигизм. Но за ними появятся профессионалы, для этих я и старался. Труп на крыше шестиэтажки сам по себе, а я - не существовал и не существую. Если не будут существовать мои следы.
Мертвая кукла, если её повесят на меня, - козырная карта и Дубровина, и Вячеслава Вячеславовича в игре против Шлайна. И против Бахметьева. Я не в счет, поскольку по собственной дури оказался всего лишь в положении мальчика на побегушках, выискивающего мячи, которые взрослые дяди загнали в кустарник...
Мурка задирала мордочку и беззвучно, не подавая голоса, раскрывала ротик. Я вдруг заметил, как у неё ввалились бока. Ну, что было делать?
Я побросал семейку в чехол от винтовки. Мурка, раскорячивая лапки, царапалась и не впихивалась. Пришлось пристукнуть слегка по затылку. Она зашипела, вжав ушки.
- Ладно, - сказал я ей. - Ты права. На меня нельзя положиться ни в чем. Извини...
Она царапалась внутри чехла, который я закинул за плечо.
Я надеялся сойти за охламона, перетаскивающего кошку с котятами от любимой тещи к любимой жене. Или наоборот, включая прилагательные. Офицерские сапоги эпохи братского освобождения Эстонии и мой акцент, если придется отвечать на вопросы, могли, конечно, насторожить. Но вельветовые штаны с пузырями на коленях, паршивая доха искусственного меха и кепка с фетровыми наушниками все же, наверное, вытягивали маскировку.
Констебль, уложенный мною под козырьком таксофона возле трупа с отрезанной кистью, исчез. Думаю, вряд ли он узнает меня. Может, только по шубе? Не выворачивать же ее...
Сминая шины о кромку тротуара, пожарная машина, раскачиваясь и нахлестывая антенной клочки рассасывающейся дымовой завесы, с разгону, почти не тормозя, завывая дизелем, протискивалась между горящим автобусом и домами. Кронштейн бокового зеркала обдирал стены. Ошметки засохшей краски, кирпичная крошка, осколки стекла обсыпали мне голову, плечи и спину, когда я, выждав момент, броском из-за компрессорной установки-прицепа поднырнул под кронштейн между музеем и пожарной машиной. Она прикрыла меня от разворачивавшихся рысью в оцепление спецназовцев, появившихся на противоположной стороне улицы. Пожарник, высунув руку из окна, попытался ухватить меня за шиворот дохи, но лишь обжег, наверное, и перепачкал пальцы о пластиковый ворс, который расплавился и отек подобием коричневых соплей на плечах и спине.
Опередить оцепление удалось. Я перепрыгнул через серую кишку, которая разматывалась с рулона, пущенного экипажем второй пожарной машины самоходом под уклон, и вклинился в толпу зевак. Через несколько секунд подбежавший спецназовец, ткнув в грудь автоматом, вдавил меня глубже, чтобы очистить дорогу констеблям, растягивавшим ленту флажкового ограждения.
Он выдавил меня на свободу.
Костюм от народного кутюрье Йоозеппа Лагны сработал. Бэзил Шемякин, практикующий юрист и наемник, выглядел в центре Таллинна провинциальным идиотом из тех, которые вечно путаются под ногами в ненужное время и в ненужном месте у общественных служб. Иначе офицер из кабины пожарной машины не орал бы мне в спину, а направил констеблей вдогон...
В стоячей забегаловке неподалеку от Ратушной площади я запил чашкой капуччино остатки водки во фляжке. Поразмышлял о том, что если и оцепление у Лохусалу развертывают такими же темпами, как у музея, игра проиграна бесповоротно.
Когда я позвонил из таксофона Тармо, ответил жеманный женский голос:
- Мину-у-ту-у-у-у...
Слышался шум воды. Наверное, отвечали по переносному из съемочной-кабинета, к которому примыкала проявочная с душевой кабиной. Я вдруг подумал, что непременно попрошу Йоозеппа разогреть сауну, если доберусь сегодня до Синди.
