Перекинув чемодан и сумку, я, опасаясь за раненую ногу, сполз с другой стороны плиты, едва не оборвав пуговицы на пальто.

Двор имел выход на улицу. Я захромал в сторону громыхания трамвая и через один короткий квартал увидел его. Четвертый номер медленно подползал к остановке, которая оказалась прямо передо мной.

Водитель, словно приметив в обзорное зеркало мои чемодан и сумку, сказал в микрофон:

— Только до вокзала! Вагон до вокзала идет…

В проявлениях ущербного вкуса есть своя прелесть. Подметив его в других, гнусновато мнишь себя почти аристократом.

Лысоватый тип в великолепных обносках стоял в дверях ювелирного салона в холле гостиницы «Жемчужина», словно центральный персонаж мизансцены из малобюджетного телесериала. Светлый пиджак с двумя разрезами, светло-серая сорочка, рыжеватые брюки и дорогой галстук походили на съемочный реквизит, много раз прошедший химчистку. На фоне выставленных ювелирных изделий величественно позировал Гобсек, либо подбирающий заношенную одежонку у знакомых, либо покупающий её на развале «секонд-хенда» на все случаи жизни, включая, судя по черному шелку галстука, и последний парад в домовине. Прикид неуловимо отдавал «сборной солянкой». И скупердяйством. В Европах он вышел из моды поштучно в разбросе от пяти до десяти лет назад, но в Сочи, видимо, сходил.

За дверью сидел мент с кобурой, в которой, учитывая расслабленную портупею, ничего, кроме сигарет с зажигалкой, не имелось. Он читал газету «Казачий Терек».

— Вы кто? — спросил я лысоватого, оказавшегося вблизи на полголовы выше меня. Я нагловато напирал корпусом, опираясь на палку с набалдашником так, чтобы под отошедшей полой блейзера от «Пьера Кардена» он смог различить рукоять «Беретты 92F». Но он вытаращился, мне показалось, больше на лейбл со стороны подкладки.

Шел двенадцатый час дня. Стальные жалюзи над витринами лысоватый поднял после одиннадцати, и мне пришлось с полчаса рассматривать окружающие гостиницу пейзажи, ожидая открытия лавки. Пляжные, архитектурные и растительные красоты Хосты тоже отдавали эпигонством. Смесь сталинского ампира с чем-то неуловимо заношенным на западных курортах. Под стать облачению владельца ювелирного магазина.

— Интересный вопрос, — сказал он. — Разве не видно?

Он поднял палец вверх. Я отступил на шаг и принял позу читающего витиеватую вывеску» «ЧП «Черноморский Жемчуг» — Гурген Карамчян». Даже пошевелил губами по малограмотности. Но разглядывал я другое. На полтора метра ниже вывески серел приляпанный к стеклу витрины скотчем лист бумаги формата А4 с моим фотороботом и описаниями примет, включая хромоту. Копию стандартно рассылаемого факса о розыске подозреваемого террориста определенно приволок из своего отделения читатель терского патриотического листка — в порядке общественной нагрузки.

— А вы-то сами, простите, кто? — спросил Карамчян, когда я снова вдавился в него.

Кое-чему я выучился на тихоокеанском атолле у немца и колдуна. И сообщил доверительно в волосатое ухо:

— Имею две дюжины сорта «акойя». Серый, голубовато-серый, вороной и несколько коричневых с темноватым отливом. Крупные. Сертифицированы в Бангкоке.

— Что вы несете? Не существует в природе черного «акойя», — сказал Карамчян. — «Барокко» продолговатый, этот да, встречается среди черных. А взглянуть?

Я скосил глаза на читателя.

— Павло, — сказал Гурген, — прогуляйся неподалеку… — И посторонился, пропуская меня в лавчонку.

Я задернул шелковую занавеску за своей спиной.

— Кто вы? — повторил вопрос Карамчян, зайдя за прилавок и выкладывая бархатный поднос для моих жемчужин. На него легла «Беретта 92F», которая никакого впечатления на ювелира не произвела. Здесь, видимо, видели и не такое. Я прибыл по адресу.

— Итак? Кто же вы? — в третий раз спросил он.

— Снаружи под вашим именем на бумажке указано, — сказал я. — Особо опасный преступник, скрывающийся от правоохранительных органов, угонщик автомобилей, вооружен, как видите…

— И очень глуп, — закончил фразу Карамчян. — В Краснодаре вы произвели плохое впечатление. Павло рассказал. Вчера к нему пришла оперативка с описанием ваших выкрутасов, он дежурил. Вторую серию показать хотите? Уберите пушку!

— Вы не поняли. Я выложил её в знак разоружения. Угроза оружием, тем более «Береттой», дурной вкус, вроде вашего черного галстука с утра, не правда ли? Я хотел искреннего и доверительного разговора. А получается базар, не правда ли?

Он покраснел, подонок. Я прибавил:

— Нет, не вторая серия. Другой фильм. Вам чех по имени Цтибор Бервида известен?

— Грубый и неотесанный вы, не знаю, как вас звать-величать, да и знать не желаю, — сказал он и, выйдя из-за прилавка, тщательно задвинул шторы на всю витрину, потом так же неторопливо повернул ключ в замке лакированной двери. — Потерпите…

Он вытащил дорогую, с наворотами, крошечную трубку «Бенефон Кью», вжал кнопку автонабора, и ему ответили почти сразу, даже я услышал:

— Сейчас буду.

— Потерпите минут пять, — сказал Карамчян. — Нужный вам человек здесь и сейчас спустится. Дуракам, как говорится, везет.

Отношения не налаживались.

Я прислонил к прилавку палку с набалдашником, сгреб левой рукой конец траурного галстука, притянул грубияна через прилавок, после чего с натягом влепил правой щелчок по его лысине. И продолжал держать носом в запотевшее от его дыхания стекло прилавка. Видит Бог, я не хотел его так дешево опускать, он первый полез на рожон…

Я выждал, пока кто-то открыл дверь ключом с обратной стороны и вошел, и только после этого, выдав второй прощальный щелчок в багровую лысину, отпустил галстук.

— Интересное приветствие, уважаемый, — сказал высоченный детина, стрельнув глазами на «Беретту». — Вы, что же, пришли с рекламацией?

Господи, я узнал голос по пленке. Один из гольферов, не самый разговорчивый, почему и запомнился его надтреснутый тембр в стиле Высоцкого. Он имел рыжеватую проволочную бороду с седой окантовкой, рысьи глаза, разделенные высокой переносицей, тонкий, слегка свернутый вправо нос и скулы в кавернах. Слегка приподнявшиеся от удивления брови под низковатым лбом почти соприкасались с ниспадающей на него шевелюрой — заметного, как и борода, рыжеватого оттенка.

— Мы тут в дурачка перекинулись, знаете ли, — сказал я. — На щелбаны, пока вас ждали.

— Без карт? — спросил детина спокойно.

— Мысленно, по памяти… Знаете, как гении в шахматы играют без доски? Называют ходы, и все.

— Ну, а со мной сыграете? — спросил он.

— Смотря сколько поставите, — ответил я.

— Брысь, — сказал он Карамчяну. Когда ювелир выкатился, длинный мрачновато посмотрел мне прямо в глаза, без угрозы, спокойно, и выдавил: Слушаю. Что угодно?

— От Цтибора Бервиды. Меня зовут Бэзил Шемякин.

— Я Макшерип Тумгоев, господин Шемякин. Слушаю. Чего он хочет?

— Он уже ничего не хочет. Его убили в Праге.

— А как про эту явку проведали? — спросил Тумгоев без паузы.

— Раньше. Нас вместе убивали.

— Из-за нас?

— Из-за кого это — нас? — ответил я вопросом.

— Вы кто, Бэзил Шемякин?

— Поверенный в делах человека, захваченного Бервидой.

— И давно он, этот человек, захваченный Бервидой, доверил вам… свои дела?

Длинный взял с подноса «Беретту», взвесил в огромной ладони и положил назад. Он меня куда-то заманивал, в какую-то яму, приглашал в неё ввалиться, я почувствовал. Для этого отчасти и разыграл доверие, повертев мое оружие вроде бы из любопытства. А то он, бандит, «беретт» в жизни не видел…

— До того, как я получил микрокассеты с записью вашего совещания в гольф-клубе «Эль-Кантауи» в Тунисе, — сказал я.

Он долго молчал. И наконец сказал:

— Обмен невозможен.

— Что значит — невозможен?

Я почувствовал, как страх заползает в меня и делает совсем-совсем слабым. Господи, помолился я, сделай так, чтобы этот гаденыш Шлайн остался живым, сделай, Господи, и я отработаю тебе, отработаю как хочешь и бесплатно. Ну, чего Тебе стоит, Господи?