Ортель, очнувшись от дремы, коснулся пальцами завитков вокруг лысины и пожал плечами. Его выслуга лет приближалась к максимальной, и он-то знал, в отличие от молодого Филиппара, что в мозгу кадровых сотрудников спецслужб с годами нарастает некая опухоль, которая угнетает те извилины, где у нормальных людей вырабатываются объективные оценки собственного положения и своих отношений с себе подобными.

В общем-то, Филиппар выразил и его мнение. Маневры шефа перед встречей с московским шишкой своей наивностью демонстрировали некий сдвиг по фазе. Ну и что? Многими неприятностями, в которые приходится попадать оперативникам, они обязаны скорее глупости или шизофрении начальства, чем злому умыслу или предательству. Сколько ни устраивалось на памяти Ортеля разборок, причиной неудач, а то и провалов обычно оказывалась именно глупость.

Он сказал Филиппару:

— Возможно, но не в Праге. Еще в чреве матери. А это называется дурью.

Ортель умышленно не уточнил, какой дурью. Он имел в виду властолюбие, но такие вещи не обсуждаются на уровне агентов Филиппара и Ортеля.

Огромный рыжий Жоржик, как привидение в замке, являлся к полуночи в спальню, точил ногти о ковер, несколько минут в раздумье сидел возле кровати, потом запрыгивал, гнездился под мышкой Ольги и ритмично рыдал. Мурлыкал. Шум прибоя слабо доносился в открытое окно. Ее не удивляло тепло в феврале. Они слишком долго прожили в Европе.

Лев спал как убитый, уронив книжку на грудь.

Ольга переживала странное состояние. Ее словно бы сносило по течению спокойных и тихих дней, не отличавшихся друг от друга. Возможно, потому, что она положилась на волю судьбы. Ничего не хотела у неё просить и тем более не желала ничего предугадывать. Если действительно суждено дождаться ребенка, сигнал о возможности которого она, кажется, получила… Если! Но лучше, конечно, дождаться наверняка, ещё недели две, и потом сказать Льву.

Севастьяновы существовали в огромной вилле с двумя машинами и кучкой незаметной прислуги, предоставленной в их распоряжение. Согласно контракту с Хабаевым, дом переходил в их собственность после завершения Львом проекта по реструктуризации авуаров финансового имамата «Гуниб». Контракт как бы прятался внутри другого соглашения, так же как и само объединение или холдинг «Гуниб» прикрывало внешней, официальной оболочкой вторую, скрытую организацию. Перед ней Севастьянов имел устное обязательство обеспечить легальными — или с гарантированной перспективой легализации — текущими счетами полторы сотни квазифирм, как называл их Лев. Список этих «квази» передал ему генеральный директор «Гуниба» Хабаев, реальный хозяин всего и вся в холдинге. Устройство счетов составляло первую половину работы. Вторая, ещё более сложная, заключалась в разработке параметров налоговых деклараций этих «квази» в странах, где открывались их счета, чтобы минимизировать как сами налоги, так и возможный интерес к источнику средств, поступающих на них.

Лев много работал, иногда приходя в отчаяние от действий приданного ему персонала. Тридцать восемь выпускников высших бухгалтерских курсов неизвестной ему частной московской Академии усовершенствования финансовых и банковских работников готовили под его руководством необходимую документацию по каждой из фирм. Лев жаловался, что если работа будет ползти такими же темпами, как последние две недели, вряд ли удастся её закончить к июню 2001 года, как планируется.

Кроме виллы в Лазаревском, Лев получил трехэтажное старинное здание на Красноармейской улице в Сочи, перестроенное по последнему слову архитектурной техники и дизайна в офисное помещение, напичканное оргтехникой. Чудо-техникой, как говорил Лев Ольге. Компьютерные мониторы, все до единого, были на жидких кристаллах… На втором и третьем этажах размещались зимние сады, где среди пальм, кактусов, искусственных водопадов и каменистых горок проводились совещания и семинары.

Тридцать восемь человек просиживали за работой по восемнадцать часов с перерывами каждые два часа на двадцать минут. В эти двадцать минут полагалось посетить два места — туалет и спортивный зал, где сотрудники разминались, отрабатывая приемы боевого единоборства. Пять раз в день прерывались и для намаза. Однако молитва считалась факультативной. Некоторые носили крестики.

Ольга чувствовала, какую ответственность взвалил на себя Лев. В сущности, он спасал какой-то родовой или племенной строй, закосневший на юге России. Пытался вживить его во что-то, этим племенам и родам совершенно, возможно, ненужное. Опасно рвал изоляцию вокруг полутора сотен состояний, принадлежавших семьям, которые сумели их заполучить, но не знали, как сохранить на будущее. Богатства и новый стиль потребления поставили их лицом к лицу с международными банками, расчетные правила которых не стыковались с древними «понятиями» новых людей и новой администрации Северного Кавказа и юга России. Люди из джунглей «серого» и «черного» нала искренне полагали, что счет в заграничных банках, как и дома в российских, — вроде мешка с ракушками, которыми принято расплачиваться внутри племени и рода. В Цюрихе, скажем, удостоверения инвалидов, ветеранов войны или труда, депутатские корочки, дипломатические паспорта с гербами Калмыкии или Адыгеи и прочие бумаги в этом духе оказались никчемными, пачки долларов впечатляли лишь барменов и прихлебательниц, золотая цепь вокруг шеи оборачивалась клеймом, а оружие накликало беду. Приходилось нанимать каких-то консультантов, юристов… Деньги на заграничных лужайках превращались в необъезженных скакунов.

Знакомство с личными делами выпускников финансовой академии расстроило Севастьянова. Чтобы вырастить будущих «спасателей» новых состояний, Хаджи-Хизир Бисултанов, кадровик холдинга «Гуниб», посылал на учебу недоучившихся курсантов высшей школы государственной безопасности Республики Ичкерия, прекратившей существование пять лет назад. Дабы не обижать их «альма-матер», Лев на первом же совещании с новоприбывшими клерками произнес обличительную речь в адрес родственной организации. Сказал, что бывшие сотрудники бывшего КГБ, взявшие под контроль российский бизнес, в сущности, полуграмотны. Они знают, как собирать поборы, а едва дело доходит до банков и финансов, пасуют. Ясачное племя. Племя, у которого сгнивает накопленное добро. Более шестидесяти тысяч счетов «красных директоров» за рубежом блокированы. Вывезенная с глупой радостью пожива канула в «Бермудском треугольнике»…

Вопрос после выступления задали только один: о национальной принадлежности банка с таким красивым названием.

Севастьяновы всегда обедали вместе. За своим кабинетом на Красноармейской Лев располагал двухкомнатной квартирой, на кухне которой распоряжалась молчаливая родственница Заиры.

Приехав на Красноармейскую за час или полтора до обеденного перерыва, Ольга сидела в зимнем саду на третьем этаже и что-нибудь читала. Если там же шли занятия или проводился инструктаж, её просили не беспокоиться и продолжать, если угодно, чтение. Ее удивляло, что молодые и средних лет кавказцы между собой говорят по-русски. Чеченским пользовалась охрана, люди более старшего возраста и, видимо, не слишком грамотные. Поражало и деликатное отношение к ней как к женщине. Восток, во всяком случае чеченский, рыцарскими манерами и тактичностью опровергал расхожую репутацию «пляжных» кавказцев.

Однажды, сидя с книгой в сторонке за водопадом, Ольга прослушала лекцию о шпионаже. Пожилой русский господин изложил, как он объявил, великие принципы поведения нелегалов — строгое разделение на изолированные ячейки, постоянная смена псевдонимов, децентрализация, поскольку сосредоточение связей на одном человеке рано или поздно выдает его, а стало быть и остальных. Изложил господин и технику абсолютной изоляции между отправителями информации, которых он называл по старинке «пианистами». Особо выделялись меры предосторожности: не носить оружие, которое выдаст при рутинной проверке, не пользоваться личным автомобилем, жить на окраине или в пригороде, где слежка выявляется легче, не получать почту, объем которой вызовет раздражение почтальона, и не передавать документы из рук в руки без маскировки их газетой или, скажем, спичечной коробкой. Искусство контактов тоже сводилось к немногим правилам. Встречи полагалось проводить по воскресеньям и праздникам, когда наружное наблюдение ослаблено, в банальных местах — аптеках, продовольственных лавках, у зубного врача — и, что особенно важно, соответствующих сезону, то есть не на пляже в январскую стужу…