Ваэля эль-Бехи среди них не оказалось.

— Сотня плюс к выданным, — сказал я Слиму. — Сдавай задним ходом и езжай к главному входу в клуб. Не дави на газ, пяться достойно. Дай им время подумать…

Слим высунулся из бокового окна и что-то крикнул ораве по-арабски.

Пока мы медленно, задним ходом, двигались к асфальту, Слим рулил, ориентируясь через зеркало заднего вида, так, чтобы видеть одновременно и троицу. На удивление, они выскочили из электрокара и тащились перед радиатором «Пежо 406» покорно и настороженно, готовые, кажется, в любую минуту поднять руки вверх.

— Что ты им сказал, Слим?

— Сказал, чтобы шли перед машиной, иначе грохнешь их всех из автомата…

Палка с набалдашником слоновой кости между моими коленями, конечно, могла сойти за нечто подобное — особо опасное и потому изощренного дизайна.

— Ты умелец, Слим, — сказал я полувопросительно.

— Слим солдат, — ответил бывший сапер и новый боевой товарищ. И добавил: — Иншааллах…

— Ты про что?

— Про сотню плюс, — сказал он. — Если доживем.

Троица вышагивала насторожено, но, если они на самом деле считали, что идут под дулом автомата, то, я бы сказал, для служек гольф-клуба вели себя довольно спокойно. Они и подчинились, и выжидали одновременно. Я чувствовал их, словно себя, можно сказать и так. Эти трое имели боевой опыт индивидуальных бойцов россыпного боевого порядка. Но если у них и имелись стволы, они остались все-таки в электрокаре. Курточки и штаны в обтяжку не давали возможности прикрыть мини-пушки. Разве что нож или, возможно, огнестрельная фитюлька в перевязи на лодыжке под расклешенной штаниной…

Пришлось спросить Слима:

— У тебя-то есть что-нибудь?

— Нет, — сказал он. Видимо, прокручивал про себя такие же мысли.

Мы выехали на асфальт. Троица построилась вдоль кромки. Я открыл дверь, вышел с палкой и, прикрываясь машиной, приказал:

— Задерите штанины!

У крайнего справа на лодыжке имелась кобура, из которой торчала рукоять чего-то.

— Пойди забери у него, — сказал я Слиму. — Отдашь мне и сходишь к их говновозке, обыщешь…

От электрокара Слим крикнул:

— Ничего!

Проходя мимо троицы, он каждому с видимым удовольствием отвесил по пинку. Вероятно, на языке местных жестов это означало разрешение сесть. Трое, брошенные на произвол судьбы своим шефом Ваэлем эль-Бехи, опустились на жесткую траву и не очень покорно ждали своей участи.

Глаза бы мои на них не смотрели!

Господи, каким прекрасным казался мир с плоского холма, на котором архитектор устроил ворота гольф-клуба!

Голубое, до невероятного совершенства однотонное небо, размазываясь зеленоватым маревом на горизонте, переходило в густо-синее море с серебристыми крапинками бурунов. Зубчатая череда белых до ослепления прибрежных бунгало отрезала море от оливковых рощиц и изумрудных лужаек с рыжеватыми песчаными прогалинами. Стеклянный кубик одноэтажного главного здания придавливала плоская крыша-веранда с пестрыми зонтиками кафе. Стайка людей в теннисках и шортах неторопливо тащилась за белым электрокаром, из которого едва различимый человечек вынимал и втыкал в траву пестрые флажки, обозначая, наверное, лунки, в которые следовало закатывать мячики.

И это ещё не все, сказал бы я, добавив на манер зазывалы: это в начале февраля, когда дома, в России, разгар гололеда и промозглой зимы! Я даже представил, как на волжском льду ветер обдирает лица укутанных в тулупы кимрских землячков, пьяненько горбящихся над засахаренными морозцем рыболовными лунками…

Слим жил в раю каждый день. Поэтому он не озирался на пейзаж, а уселся за руль, отвинтил пробку с бутылки «Перье» и стал попивать минералку мелкими глоточками. Я бы тоже не отказался, горло подсохло.

Раскачивая на указательном пальце левой руки трофейный пятизарядный карманный револьвер «Паппи» бельгийской фирмы «HDH», а правой опираясь на палку, я поддел её каучуковым наконечником подбородок среднего из троицы. Обладатель «Паппи» сидел с краю. Моя манера: допрос начинать с подчиненных.

Слим разместил всех правильно, лицом против солнца. Они видели мой расплывчатый силуэт, и только.

— Кто вы такие? — спросил я на французском.

На худом, пятиугольной формы лице под копной черных волос между сощуренными от солнца веками метались зрачки.

— Что-ему-сказать? — одним словом произнес Пятиугольник по-русски.

Мне послышался акцент, но я не был уверен. И сказал опять на французском:

— Я не понимаю арабского. Кто из вас говорит по-французски?

— Я говорю, — сказал владелец револьвера. И коротко бросил по-украински, отвечая Пятиугольнику: — Побачим…

Одутловатое лицо, зачес, под усами словно три губы — выставил язык от напряжения.

Они все, конечно, понимали французский, если работали в таком месте.

— Где Ваэль эль-Бехи?

— С клиентами. Велел встретить вас.

— Что же задницами выставлялись?

Его задело унижение, я видел. Язык убрался, на скулах вспухли и опали желваки.

— Чего вы боялись? Что я поставлю вас в обезьянью позицию?

По едва уловимой реакции я понял, что разговор, действительно, понимают все. И еще: они знают себе цену, гордость задета всерьез. А мне предстояло их не только допрашивать, но ещё и вербовать.

— Значит, вот этого зовут Что-Ему-Сказать… Я правильно произнес? спросил я по-русски.

Символы никчемности затрат, производившихся империей КПСС на обучение иностранных студентов, открыли рты от изумления. Таких приходилось встречать по миру. Один торговал, например, мороженым на пляже в затертой дешевыми туристами таиландской Паттайе. Эти трое пристроились при гольф-клубе. И если ездили с Ваэлем эль-Бехи на Кавказ, то заканчивали, конечно, не филологический факультет Киевского университета. Уж не Краснодарское ли высшее военное Краснознаменное ордена Октябрьской революции училище имени генерала армии Штеменко, про которое болтанул по телефону Милик некоему Виктору Ивановичу?

— Ладно, ребята, — сказал я. — Будем знакомы. Для вас я просто Риан… У меня дело к Ваэлю, и приехал я вас спасать, поскольку началась охота на побывавших в Чечне в отделении Бервиды… Слышали про такого чеха? Вставайте с карачек, пожмем руки. — И протянул «Паппи» Трехгубому.

Тот встал и нерешительно принял оружие, покосившись на барабан: вынул я патроны или нет?

— Вот и познакомились, — сказал третий и по-казацки в стиле «держи мои пять» выставил крюком руку. Я пожал ему, потом и всем остальным.

Определенно, перед рассветом они совещались насчет угрозы, про которую я намекнул в церкви их старшему по компании, если не по команде.

Слим посматривал из-за руля.

— С какими клиентами работает сейчас Ваэль, землячки? — спросил я.

Они ещё испытывали меня. Молчали. Тогда всезнайка Шемякин сказал:

— Ну, ладно… С чехами?

«Чехами», я слышал, бывалые кавказцы обозначали чеченцев.

Я продолжил:

— С Хабаевым, Тумгоевым… С Хаджи этим… Дама с ними?

— Была с ними, — сказал Трехгубый. — Уехала в Хаммамет, кажется.

— Подгони сюда электрокар, — велел я ему. — Остальные стойте на месте.

С полдюжины оливковых деревьев прикрывали нашу группу, и обнаружить скопление, которое я устроил у ворот, вряд ли удавалось, если кто и вел наблюдение от основного здания гольф-клуба. Я допускал, что это, возможно, делает сейчас Ваэль эль-Бехи, лицемерно притворяясь, что следит в бинокль за полетом мячика из-под клюшки.

Я подошел к Слиму.

— Знаешь, что такое гольф?

— Много раз видел. Я сюда ездил, да и в другие места… Я понял, зачем мы приехали, и готов, — сказал бывший сапер.

— Сейчас поедешь и заменишь прислужника при клиентах… Держись к ним поближе, вот и вся работа. Они будут разговаривать между собой. Я хочу знать, о чем… Вот тебе ещё две кассеты на смену вставленной. Отойдешь и заменишь так, чтобы не видели. Ты понял, Слим? Это мужская игра, друг…

— Гарантия-то у меня есть?

— Один, который с револьвером, отвезет тебя к игрокам на электрокаре… Подойди к остающимся двоим, скажи по-свойски, что они при мне заложники. Намекни, будто палка моя… э-э-э… ну, особенная.