Время до контакта в Астраханском переулке я скоротал вторым наездом в Крылатское к дому Шлайна. «Рено-19 Европа» по-прежнему стояла на подвальной парковке. С ребятами, обслуживавшими въезд и выезд, я договорился о мойке «Форда». Через полчаса автомобиль сверкал, как в автосалоне. Нигде ни царапины. Взвесив условия предстоящей встречи, я решил оставить «Форд» возле шлайновского «Рено» до утра. Полторы сотни рублей сняли вопросы охранников.

Если следовать правилам обеспечения безопасности, то рекогносцировку в Астраханском переулке полагалось бы проводить моему напарнику или агенту поддержки. Однако от такой роскоши я в России отказался. Выкормыши частных охранных школ, где верховодили менты и спортсмены, обходились дорого. Не по деньгам — по моральной непредсказуемости и капризам плохих профессионалов, которые лишили себя всякого другого, кроме охранного, образования и в церковь заходили в рассуждении коррумпировать своего святого дорогой свечой ради легкого заработка. На поставленную задачу они откликаются перечнем обстоятельств, делающих её выполнение невозможным, а на любую, даже техническию операцию отравляются с хмурым видом, поскольку, дескать, платят мало, а требуют невозможного. Общего языка у меня с ними не находилось. Из-за того, что я, как говорил Ефим, «покрыт европейской соплей»…

Из окна шестого этажа в подъезде семиэтажного дома, куда я проник следом за бабулей с полиэтиленовым пакетом, контактная обстановка открывалась, словно на ладони. Автомобильная стоянка с будкой, ворота на распашку. Слева, на расстоянии пятидесяти шагов, — кирпичный сарай в окружении мусорных контейнеров. Из пазов в железных воротах сарая тянулись струи пара. Внутри, видимо, обогревались «электропушками» — трубами с раскаленными спиралями, сквозь которые вентиляторы гонят воздух. Удовольствие в пересчете на киловатты дорогое. Так что точка определенно оплачивалась из казны. Энергия подавалась ворованная. А значит, шла под «красную» крышу, другими словами — ментовскую. В принципе, это ничего не значило, конечно. Но как деталь царапалось… Если люди имеют мощную поддержку, зачем им я?

Стемнело в пять с небольшим. Включенный прожектор освещал только ворота. Над стоянкой и дальше, у кирпичного сарая, машины и мусорные контейнеры едва проглядывались — и то лишь потому, что до них слабенько доставали фонари с Астраханского переулка. Потом помигали и загорелись лампы дневного света над забором из армоцементных плит с растянутой поверху колючей проволокой, в который упиралась стоянка. Неоновая фиолетовая надпись «Ниссан, Тойота, Мицубиси» обозначила за забором кромку двухэтажного здания с японским флагом, который, наверное, полагалось бы приспустить после заката солнца. Охрана, что ли, ленилась…

Ворота я миновал в шесть ноль пять.

Они появились сзади. Я услышал, как хлопнула дверь сторожевой будки. Парочка дробила шаги — широкие у одного, мелковатые, семенящие у другого. На всякий случай я притулился к строю автомобилей. Выход в спину сразу же испортил настроение. За несколько машин до сарая я резко свернул к темному «Опелю», пригнулся, слившись с его силуэтом, будто к дверному замку, и оглянулся через плечо.

Картинка того стоила.

В приталенном длинном пальто, в широкополой шляпе, в лакированных ковбойских сапожках под коротковатыми брючками навыпуск и, кто бы поверил, с мужским зонтиком (в январе!) вышагивал персонаж из фильма про Зорро, только женского пола. На полшага сзади шествовал, осуществляя прикрытие, молодой человек в просторном пальто с непокрытой головой. В левой руке он держал мужской ридикюль гармошкой, а в правой, слегка на отлете, как киношный ковбой, — пистолет, правда, стволом вниз. Шел он не совсем уверенно, скользили ботинки.

Как говорил иногда Колюня, хоть стой, хоть падай.

Лица разглядеть не удавалось.

— Вы насчет «Форда»? — спросил я из-за «Опеля».

— Насчет, — сказала персонаж. Маску вполне заменяла тень от полей шляпы.

— Не бойтесь, — глумливо посоветовал молодец, пошевелив рукой с пистолетом. — Это херня, прикид, пушка-игрушка… Не херы и не пряники. Не дрейфь, рванина, смерть одна, как сказал гигант абсурда товарищ Ионеску-Чаушеску…

И хохотнул.

Я уже слышал такие звуки.

— Здравствуйте, месье Курбатов, — поприветствовал его я. — А где Сергей?

— Я за него, — ответила Зорро и сказала Курбатову: — Иди в мастерскую. Я позову…

Нет, не с заказом они пришли. Какая-то другая работка.

Дама терпеливо дождалась, пока Курбатов в раскачку вальяжно подойдет к сараю, достучится сквозь гул электропушек в железные створки, за которыми оказались резиновые занавеси, и исчезнет за ними. Одна створка осталась открытой.

Зорро приблизилась и уперлась острием зонта в мой живот. Держала на расстоянии, чтобы я не разглядел её обезьяньей мордочки, перекошенной чувством превосходства? Губы заменяли две полоски. И никакой косметики при всей вычурности опереточного костюма.

— Вы знаете где находится Махачкала? — спросила она.

— В Турции? — ответил я психопатке вопросом.

— Вы что же, газет не читаете?

— Нет, уже давно, — сказал я.

— Там рядом война, знаете ли. В Чечне, где Россию защищают. Каждый день по ящику показывают.

— Я не смотрю ящик, — сказал я и опять не солгал.

— Странно, — прокомментировала Зорро. — Это ваш «Форд» стоит в Оружейном переулке?

— Стоял.

— Что значит — стоял?

— Угнали сегодня. Прямо со стоянки… Затеяли игру с бумажками насчет царапины, а потом угнали. Я думал, вы откатные потребуете и машину вернете… А так не явился бы. Курбатов матерится по телефону, а вы, оказывается, никакой не Сергей, а мадам Зорро. Говорите, что от меня нужно, да и разойдемся…

— Если захочу, вы долго со мной не разойдетесь… Вам известен человек, который выглядит…

— Нет, не известен, — сказал я. — Что вы хотите, деточка, на самом деле?

Ее передернуло от обращения.

Я взялся за кончик трости и перенес его на капот «Опеля».

Выходка показалась даме непереносимой. Ее передернуло ещё сильнее. Видимо, она считалась в своей конторе большим начальником.

— Чтобы вы прокатились в Махачкалу, — сказала многозначительно мадам Зорро, — прогулялись по Кавказу, подышали горным воздухом в компании с одним человеком. Он в очках, с бородой, невысокого роста, с длинными руками… Суетливый, знаете ли, такой… Любит носить картуз «под Жириновского». Ваш работодатель. Верно?

Господи, подумал я, ощущая, как впервые за много лет работы со Шлайном предчувствие непоправимой беды парализует волю. И, чтобы оттянуть время, сказал:

— Он голосует тоже за жириновцев, не знаете?

Ефима Шлайна предали, вот что значил её вопрос.

А предать могли только в конторе, ибо в этом мире Шлайн и Шемякин не существовали и не могли существовать вместе во времени и пространстве и не имели то служебного и профессионального права. Знать обо мне в связи со Шлайном полагалось лишь его начальству и строго под кодовым обозначением, неизвестным даже мне самому. При этом начальство не имело на меня никаких выходов и зацепок, кроме, видимо, единственной. Моего «Форда». Безалаберный Ефим, я замечал, зевал контрольные «хвосты» контрразведчиков. Одним таким хвостом на контакте с Ефимом, скорее всего, и огладили мою машину. А как иначе? Выходили-то на нее, не на меня.

Способность соображать возвращалась.

— Вы эф-эс-бэ? — спросил я.

Ну, хорошо, я прикончу мадам Зорро и матерщинника Курбатова, увидевших меня, и — что дальше? Служебное расследование в отношении Шлайна, открытие уголовного преследования в отношении Шемякина… Вот бы эту парочку унесло ветром!

— Слава всем святым и нищим, — сказала мадам Зорро. — Дошло…

До меня, успокоившегося, теперь быстро доходило следом и кое-что еще: они не уверены, что я — это я, и берут разговорами, как говорят по фене, на понт. «Форд» замазан доверенностью. Его владелец — не я. Записку под дворником клочком бумаги подменил тоже не я, ума хватило на осторожность… Мелковатую, но она их тоже путала. Их — кого? Не эф-эс-бэ, конечно, уж больно жлобоваты и опереточны.