Человек, обещавший квартиру на Профсоюзной, пропал. Но за добро воздается. Объявился Шлайн. Пайзулла через несколько минут разговора с заказчиком, возжелавшим его охранных услуг, понял: крупное дело, которого Нагоев ждал, — вот оно…

Предавшийся Аллаху полагается на его волю. Это она повела Хакима Арсамакова осенью 1996 года по пути, который в 2001 году пересекся с дорогой нынешнего клиента, посаженного с приборами инструментальной разведки между компостными кучами.

Хаким Арсамаков, он же Пайзулла Нагоев, творил второй из пяти дневных намазов на милицейской камуфляжной фиолетово-серой куртке, которую, сняв, расстелил под ореховым кустом. Рассеянность на молитве отвращает заботу создателя, но капитан ничего не мог с собой поделать. Вид гор завораживал… Заснеженный косогор пестрел красными ягодами шиповника. Чуть дальше шел дубняк. А на расстоянии пяти шагов, за иссохшими от холода жилистыми порослями облепихи, рокотал родничок, выбивавшийся из-подо льда. Прошедшая ночь оказалась не теплой. Почти одиннадцать утра, солнце высоко, хрусткая же пленка сверкает, таять не собирается.

В таких местах обычно водятся лисы. И хорошо устраивать засады.

Серая с подпалинами псина в ней и засела, привлеченная запахом человека и его амуниции. Залегла на кромке молодого ясенника, с подветра. Подняв острую морду с клыками, оттягивавшими нижнюю губу, поводя черным носом, трепетала ноздрями, втягивая ветер, и нервно ширкала хвостом по насту. Волк бы не шелохнулся.

Ублюдок, помесь с собакой, подумал Нагоев и щелкнул пальцами. Псина нехотя поднялась и слилась с подлесником. Такие не брезговали и человечиной…

С час назад Арсамаков видел возвращавшийся ночной патруль «Гунима». И, затаившись, пропустил его. Свои, но — в данный момент и не свои. Железное правило Пайзуллы Нагоева гласило: всегда и всюду — только один клиент. Укатит чужак — по всем признакам, городской, — тогда он, Хаким Арсамаков, и предложит свои услуги людям Хаджи-Хизира: выслеживать этого чужака. Опять, как и всегда: клиент один.

По понятиям капитана Нагоева, именно в этом заключалась суть нейтралитета.

Однако следовало закончить намаз.

— Бисмилляхир рахманир рахим, — тихо зашептал Пайзулла и огладил ладонями безбородое лицо. — Во имя Аллаха милостивого, милосердного…

Аллах пребывает между предавшимся ему и его сердцем, говорится в Коране. Во второй суре «Корова» сказано: «Я — близок, отвечаю призыву зовущего, когда он позовет Меня».

Нагоев звал искренне.

Про удачу принято говорить: случайность.

Удачи Ефима Шлайна считались случайными на сто процентов. Возможно, потому, что последние десять лет командование его конторы привыкало к постоянным неудачам.

Впрочем, некоторые удавалось выправлять. Везунчику Шлайну.

В Таллине он вытащил проваленную операцию по спасению генерала, которого неуемные дурь и самомнение занесли в Эстонию на переговоры с немцами. В Сингапуре выловил из финансовых глубин сто с лишним миллионов долларов, затонувших у перехитривших самих себя директоров финансового холдинга «Евразия». В Алматы, говоря бильярдным языком, дуплетом от борта вкатил два шара в одну лузу: разладил отстирку черной выручки от нефти и наркотиков по обе стороны российско-казахстанской границы, да ещё выкрал компру на перекупщиков славного российского оружия.

Случай, конечно, — это только возможность, но поддается она лишь умеющим ею воспользоваться. И тогда она — уже не случай, а шанс. Кто из великих сказал такое? Не суть. Главное — разглядеть возможность.

Не всякий, правда, захочет её увидеть. Инициатива в казенной конторе наказуема. Стоит ли вылезать? Выслуга и без того идет. Кроме того, незыблемо, подобно ньютоновскому закону земного притяжения, срабатывает основополагающее правило: действовать следует из-за спины или чужими руками. То есть добавляется интрига, а в бюджетных учреждениях беднеющей страны обстановка и без этого — как в хиреющем зоопарке… Блохи пожирают львов.

Когда в январе 2001 года жена Севастьянова Ольга позвонила Шлайну в Москву из Парижа и спросила, не известно ли Ефиму, где её муж, Ефим не представлял, какую гнусность подсовывает судьба-злодейка. Знал бы — не поднял трубку. И собственных передряг накапливалось с лихвой. Развод, обмен квартиры, не сложившаяся — учитывая возраст, видимо, уже навсегда — личная жизнь, да и карьера…

— Лева неделю назад улетел в Сочи через Стамбул. Отдохнуть, — сказала Ольга. — Звонил. Сообщил, что присмотрел дачу в Головинке… между Сочи и Лазаревским, кажется. Был весел. И с тех пор — ни звука… А обычно замолкает, когда наваливаются дела. Он не в Москву перекочевал?

— Возможно, — осторожно соврал Ефим.

— Тогда я перезвоню?

— Договорились. Завтра вечером мне домой.

— Спасибо, Ефим Павлович…

И спохватилась:

— Как Эрика? Все хорошо? Привет ей.

Ефим сделал вид, что не услышал вопроса, и повесил трубку.

Формально Лев Севастьянов не относился к шлайновскому подразделению экономической контрразведки. Несколько лет назад Ефим использовал севастьяновское назначение в Сингапур — или, точнее говоря, особенности характера выезжающего в командировку финансиста — в собственных, разумеется, служебных, целях. В сущности, он манипулировал этим человеком. Отчего бы и нет, если на пользу, громко говоря, национальным интересам?

Последние три года Лев Севастьянов работал во Франции, что называется, на собственном коште. Шлайн предполагал, что помеченный им однажды атом пригодится за границей — с расчетом, когда придет нужда, запустить его в некую деловую среду, в которой этот меченый атом и обозначит собой, как изотопом, искомую цель…

Нужда действительно пришла, но не та, которая предполагалась. Довольно постыдная.

Год назад, так же зимой, в разгар оперативных мероприятий казахстанское дело оказалась подвешенным без финансирования. Ефим смирил гордыню и протянул руку побирушки — поинтересовался севастьяновскими фондами.

Лев управлял ссудной кассой в Париже и на просьбу Шлайна откликнулся. Дал кредит с расчетом по божеским процентам — как он сказал, на основе взаимности, в ответ за оказанную ему полковником Шлайном услугу. Лев рассчитывался за свое вызволение в 1995 году из двухлетнего турецкого заточения, в которое попал, бежав из России по Черному морю на плоту из пингпонговских шариков…

Ничего, в сущности, личного. Добрые отношения, не более. Никто никого не вербовал, не так ли?

Смешно вспоминать: Севастьянов, два года проучившийся по настоянию Шлайна на Алексеевских информационных курсах имени профессора А.В. Карташева под Брюсселем, долго считал Ефима агентом ЦРУ.

На курсах ещё преподавали старички из этнических русских, вышедшие в отставку после службы в американских, европейских, израильских, австралийских и даже советских органах. Так что профессура досконально знала повадки ведущих спецконтор мира не понаслышке, а по собственному участию в их операциях. Мэтры вооружали курсантов, в число которых попасть было сложнее, чем в нобелевские лауреаты, уникальными сведениями и навыками. Ротационная реинтеграция выпускников в службы, откуда пришли наставники, обеспечивала непрекращающееся обновление знаний. При этом предполагалось — наверное, при полном осознании наивности этого предположения, — что алексеевцы послужат Третьей России, которая явится (если явится, конечно) после Первой — монархической и Второй — нынешней.

В начале девяностых по мере вымирания популяции снежных людей, кормившихся на ледниках «холодной войны», курсы «потеплели» и сделались открытыми и коммерческими, сохраняя недоступность дорогостоящими платежами за свою науку…

Легко представить, откуда неимущие юнцы, алчущие шпионских наук, черпают средства на удовлетворение специфической жажды знаний на нынешних Алексеевских курсах, принимая во внимание их чудовищную дороговизну. Уж не от Третьей России, конечно…

Лев Севастьянов был вторым из шлайновского актива агентом с алексеевским дипломом. Первый — Шемякин, который, кажется, уехал на Рождество то ли в Австралию, то ли в Новую Зеландию навещать родню. Не вовремя, конечно… Это ему следовало бы теперь вынюхивать, какую сверхвыгодную для себя операцию затевает финансист Севастьянов в этой чеченской или дагестанской глухомани!