Чтобы прояснить ситуацию, я старательно нарисовал примерную карту этой части Минтон-Дипс, отмечая на ней точки, в которых предположительно должны были находиться (а не находились на самом деле, как позже выяснилось) участники спектакля в момент второго выстрела, ставшего, по всей вероятности, роковым. На моем плане было видно, что, включая дом, где находилась Этель, и исключая Джона, вокруг места трагедии образовывался полукруг диаметром около полумили. В качестве предполагаемой позиции Джона я пометил то место, где, по его собственным словам, он разрядил свое ружье в воздух.

Вкратце скажу, что вечером я оставил наконец свои мучительные и бесплодные поиски истины и приступил к этой рукописи. Оказалось, что попытка точно и беспристрастно восстановить события, которые привели к смерти Эрика Скотт-Дейвиса, замечательным образом снимает и стресс, и умственное напряжение.

Хочу заметить, что, если эта попытка оказалась удачной, читатель уже на этой стадии повествования, верно, догадался, чей палец нажал на смертоносный курок. По крайней мере, перечитав написанное, я заключил, что такой вывод напрашивается из моего рассказа сам собой. Хотя, справедливости ради, надо признать, что это лишу спустя значительное время после тех событий, и поскольку мне уже известна личность человека, избавившею мир от Скотт-Дейвиса (слово "убийца" явно не подходит для того, кто совершил столь благое дело), возможно, истина видится мне яснее. Если не считать короткий перерыв на чай, который я постарался по возможности сделать еще короче, я буквально не разгибаясь работал над рукописью, пока не пришло время переодеваться к ужину. В своем рассказе я строго придерживался фактических событий, не позволяя своим мыслям блуждать среди домыслов.

Джон, очевидно, был все еще занят беседой с инспектором, поскольку так и не спустился к чаю, и я не видел его со времени нашего послеобеденного разговора. Естественно, во время ужина никто не касался темы, которая волновала меня больше всего, но, когда женщины удалились, де Равель, как и в прошлый раз, извинился и ушел, предварительно просверлив меня испепеляющим взглядом - совершенно незаслуженным. Теперь я смог наконец выспросить у Джона все, что ему было известно о ходе расследования.

Ничего ободряющего я не услышал. Несмотря на все усилия Джона, полиция, кажется, все-таки прознала о том, что я будто бы испытывал интерес к Эльзе и даже имел на нее серьезные виды, и была расположена отнестись к этому очень серьезно. Джона уже расспросили по этому поводу, и хотя он сделал все возможное, чтобы отвести от меня подозрения, инспектор лишь с сомнением качал головой. Информация поступила от горничных, которых он допрашивал тем же утром. Мы редко отдаем себе отчет, с какой невероятной скоростью все, что происходит в гостиной, становится известно на кухне.

Что еще хуже, инспектор разнюхал даже про инцидент в бассейне. Опять же от горничных он узнал, что в ту ночь я вернулся в дом в мокрой одежде, и мне пришлось переодеваться, а все остальные подробности он выудил - у кого бы вы думали? - у Эльзы Верити. Джон стал еще мрачнее обычного, рассказывая мне, с какой готовностью инспектор ухватился за эту историю как за возможный мотив, подвигнувший меня разделаться с Эриком.

Что касается беседы с Эльзой, Этель уже упоминала за обедом, что она состоялась, но я тогда не придал этому большого значения. Джон рассказал, что инспектор вежливо, но твердо настоял на необходимости поговорить с ней, в противном случае Эльза должна была предоставить справку от врача о том, что это невозможно по медицинским показаниям. Поскольку таких показаний в действительности не существовало, и Этель хорошо это знала, хотя и держала девушку в постели, она была вынуждена уступить полиции, однако настояла, чтобы беседа состоялась в спальне Эльзы, в ее присутствии. Инспектор, не задумываясь, принял это условие, и в результате Этель вынуждена была молча сидеть и слушать, как простодушная девица дает показания, губительные для меня. Потому что, в конце концов, вряд ли можно обвинять бедняжку в том, что она угодила в хитроумные ловушки, расставленные полицией. Не ведая, что подозрение пало на меня, она, естественно, и не могла отдавать себе отчета, какие плачевные последствия могут иметь ее откровения о соперничестве между мной и Эриком за ее общество и о том, к чему оно привело в тот вечер.

- Значит, вы считаете,- решил уточнить я,- что сегодняшнее расследование только ухудшило мое положение?

- Черт побери,- расстроенно проговорил Джон,- в этом нет сомнений. Даже и думать нечего. Послушайте, Сирил, хватит изображать из себя Дон Кихота, спуститесь наконец на землю. Завтра же отправьте телеграмму своему адвокату.

Но я лишь покачал головой - этого я делать по-прежнему не собирался. Причиной тому были не мои подозрения о причастности де Равелей к смерти Эрика: хоть я по-прежнему намеревался доказать свою невиновность, не предоставляя доказательств вины кого-то другого, в отношении де Равелей это уже не имело значения - у них было взаимное алиби. На самом деле мне бы не следовало больше препятствовать тому, чтобы история с изменой выплыла наружу ( в конце концов, на одной чашке весов была чужая репутация, а на другой моя жизнь), тогда полиция осознала бы, что существуют и другие мотивы для убийства Скотт-Дейвиса, по сравнению с которыми мои кажутся детской игрой. Но, в любом случае, привлекать к делу моего собственного адвоката... пет! Я не мог отделаться от мысли, что он может обнаружить не только то, что мне хотелось бы (то есть убедительные доказательства моей непричастности к второму выстрелу, ставшему, как установила полиция, фатальным для Эрика), но и многое другое, что только усугубит мое положение.

Из того, что я узнал от Джона, только одно, по крайней мере, показывало, что инспектор пока не исключает и другие версии. Сегодня он проявил гораздо больший интерес к сценарию нашей маленькой пьесы и тщательно записал все, что ему смогла рассказать миссис де Равель, потом долго терзал Джона всякими "зачем" и "почему" и вообще всем своим видом демонстрировал, что считает это достойным внимания.

- Этот парень вовсе не дурак,- заметил Джон, рассказывая мне об этом.Даю голову на отсечение, он что-то почуял.

- Хотите сказать, он подозревает, что с нашим спектаклем не все чисто и в нем было больше правды, чем выдумки?

- Вот именно. Мне пришлось рассказать ему все подробности, все равно ему не составило бы труда меня проверить, по, естественно, ни словом не обмолвился о том, что во всем этом есть доля правды. Но, еще раз повторяю, я боюсь, мой рассказ его не убедил.

- А вы ему говорили, что это была затея миссис де Равель?

- Нет,- медленно проговорил Джон,- я не стал этого делать. Просто подумал, что будет разумнее вообще об этом не упоминать. Не то чтобы я это отрицал, просто постарался как-то обойти этот момент. В принципе, я хотел, чтобы у него сложилось впечатление, будто я сам все это придумал - и, следовательно, основная ответственность также лежит на мне. Думаю, будет лучше, если вы меня в этом поддержите, Сирил, если представится такая возможность.

- Ладно,- согласился я, хотя и не вполне понимал, какой смысл в подобных ухищрениях.

Учитывая обстоятельства, я не испытывал большого желания присоединяться к остальной компании в гостиной, однако если бы я начал сторониться общества, это выглядело бы подозрительно. Этель, разумеется, отнеслась ко мне со своей обычной спокойной доброжелательностью, так же как и Джон, но де Равели всем своим видом давали понять, что они против моего присутствия. Не сомневаюсь, что так оно и было на самом деле. Аморель же явно была напугана. Я промучился там тридцать нескончаемых минут, потом извинился и ушел к своей рукописи, чувствуя себя невероятно измотанным и подавленным.

Сбросив пиджак для большего удобства, я проработал минут двадцать, когда вдруг услыхал легкий стук в дверь, и срезу после этого в комнату вошла Аморель. Я вскочил в смущении и начал второпях натягивать пиджак, хотя Аморель, кажется, была слишком взволнованна, чтобы обращать внимание на мой внешний вид.