Александр Скрягин

Те, кто не умеет считать

"Что же делать? Что же, черт возьми, теперь делать?" - билось у меня в голове, пока маленький красно-белый трамвай не спеша вез меня по тихим утренним улицам нашего города. Я стоял на задней площадке и всматривался в проплывающие мимо дома, скверы и памятники. Неужели это уже началось?

Свернув на тихую боковую улочку, трамвай мягко остановился у стоящего в фиолетовой тени раскидистых тополей белого здания в стиле позднего барокко с черной стеклянной вывеской у входа: ИНСТИТУТ СВЯЗИ С ВНЕЗЕМНЫМИ ЦИВИЛИЗАЦИЯМИ, - места моей работы.

Я постоял несколько минут на трамвайной остановке и внимательно осмотрелся вокруг.

Нет, все было как всегда...

Ночью прошел дождь. Блестел влажный асфальт, и в воздухе стоял такой аромат, будто по улице только что пробежала и скрылась за углом нарядная стайка самых красивых в мире девушек. На черной и влажной от дождя пешеходной дорожке между тополями стояли лужи, в которых весело размножался старый добрый дачный фитопланктон. Шла жизнь.

Гордо восседающая за синим боковым стеклом девушка перевела регулятор, трамвай медленно тронулся с места, и из-под его дуги вырвался сноп ярких праздничных искр...

Я повернулся и направился к высоким входным дверям. Закрыв за собой искусное сооружение из старого, отполированного временем гнутого дерева и вставленных в него ограненных кусков толстого стекла, тихо и мелодично звеневших, когда дверь приходила в движение, я очутился в сумрачном после яркого дневного света вестибюле моего института.

Да, все было как всегда...

Широкая парадная лестница, устланная бесконечным красным ковром, прижатым к ступеням длинными никелированными стержнями, направо стеклянные двери буфета, за которыми в уютном зеленом полумраке среди стен, отделанных под пещеру, поглощал бутерброды с селедкой Гера Барчиковский, налево от входа - скучала Мария Ивановна за аптечным прилавком, под крышкой которого белели унылые таблетки, а сверху лежал яркий оранжево-белый тюбик с кремом для бритья и большая коробка с сушеной черемухой. Нет, ничего не изменилось. Решительно ничего!..

И тут в голове у меня мелькнула смутная мысль...

Я бы поймал эту мысль, если бы не шедшая навстречу и улыбающаяся мне... королева Геля, Геля Полякова, секретарша институтской приемной.

- Здравствуйте, Станислав Александрович! Почему не заходите к нам? Мы даже соскучились... - обратилась она ко мне, чего не делала ни разу за все десять лет моей работы в институте. Я обращался. И не раз. Она - нет, а об этом я не то, чтобы мечтал, но все же...

Она сказала: "Мы соскучились", но это, безусловно, означало: "Я... Я соскучилась!"

- Да знаешь, Геля, дела... все как-то... Но сегодня я как раз собирался зайти к вам и узнать, как вы живете... Честное слово, еще утром я сказал себе; "Сегодня надо обязательно зайти и узнать, как там Геля поживает!.."

Когда я кончил свою вдохновенную речь, Геля рассмеялась: она поняла, конечно, что все это я придумал сию минуту, но все равно ей было приятно, что я говорил...

- Так мы вас ждем... Приходите! - сказала она и медленно пошла по коридору. Я смотрел ей вслед. От меня, стуча каблучками, уходила, оставив едва ощутимый таинственный аромат духов, тридцатипятилетняя и древняя земная цивилизация, одетая в темно-синее в мелкий белый горошек платье и светлые весенние чулки.

Может быть, я ждал этих слов десять лет, но, стоя в институтском вестибюле и смотря вслед уходящей Геле, я поймал себя на мысли, что радуюсь, но как-то не очень. Потому что то, что произошло, было не так. Потому что я не понимал, отчего после десяти лет безразличия Геля вдруг стала скучать обо мне...

Что-то сегодня все-таки случилось!..

Геля...

Но прежде было что-то еще...

Что-то было!..

Я поднялся по широкой лестнице наверх, миновал холл с креслами, журнальным столиком и двумя пальмами и протянул руку к темной полированной двери с металлической табличкой N_001.

За длинным столом сидели руководитель института академик Мельников и мой коллега - начальник отдела пан Пепел. Сидели и молчали.

- Есть что-нибудь? - выдохнул я.

Мельников, не отвечая, поднялся из-за стола и подошел к раскрытому в институтский сад окну кабинета, в которое заглядывала тяжелая темно-фиолетовая сирень.

- Ничего, Стае, ничего, - безнадежно проговорил пан Пепел. - Мы не можем расшифровать их передачу.

И я понял, что с того самого момента, когда вчера, вернее, сегодня ночью в четыре утра, ощутив, что все равно уже ничего не соображаю, отправился домой, и до того, как снова открыл темную полированную дверь с табличкой N_001, я в глубине души ожидал, что, войдя к Мельникову, услышу: все в порядке.

- Но не это самое страшное, Стае, - сказал Мельников. - Самое страшное в том, что математический анализ показывает, что этого и нельзя сделать... Их передачу расшифровать невозможно.

- Как невозможно? Что значит нельзя? Почему нельзя? - ошеломленно проговорил я.

- Вот так, нельзя в ПРИНЦИПЕ!

- Что значит в принципе? В принципе невозможно расшифровать такое сообщение, которое не содержит информации... Что же, вы хотите сказать... - начал было я и замолчал, так невероятно и страшно было то, что должно было следовать дальше.

- Да, сегодня ночью Барчиковский с помощью ЭВМ строго доказал теорему, согласно которой полученная нами совокупность сигналов не может содержать в себе НИКАКОЙ информации, - сказал Мельников и протянул мне два редко исписанных черными значками листка бумаги. - Никакой. В принципе. Не может.

- Ошибка?

- Ошибки здесь нет.

Я смотрел на лежащие передо мной листки, и мою душу наполняло очень нехорошее чувство.

- А фронт преобразования материи? - наконец спросил я.

- Фронт по-прежнему наступает...

- А у нас что-нибудь заметно? Как стабильность материи у нас?

- У нас вроде бы все нормально. Проверяем все время, но пока ни малейших отклонений не обнаружено. Физические характеристики материи в пределах планеты Земля устойчивы.

- Ну хоть это, слава богу, - вздохнул я и неожиданно понял, какая мысль пробивалась мне в сознание, когда я увидел Гелю Полякову. Перед глазами у меня возникла картина, увиденная мной четверть часа назад: гордо восседающая за синим боковым стеклом девушка перевела регулятор, трамвай медленно покатился по рельсам, и из-под трамвайной дуги вырвался сноп ярких праздничных искр. И вот в них-то было все дело! Искры были какими-то странными, необычными... Ну да, они были... РОЗОВЫМИ! Они были ярко-розовыми!

- Пан Пепел, какого цвета искры бывают у трамвайной дуги? - спросил я.

- Искры? При чем здесь искры? - недоуменно поднял на меня глаза пан Пепел и насторожился. - Ну, вероятно, это зависит от нескольких факторов: наличия атмосферного электричества, свойств проводника. Но вообще, мне кажется, искры у трамвая бывают голубые, ну, может быть, синие... какие же еще? - совсем неуверенно проговорил он. - Как вы считаете, Геннадий Иванович?

- Да что вы, уважаемый пан Пепел, - тоже как-то робко возразил Мельников, - уж скорее зеленые... ну, салатные там.

Мы переглянулись, и Мельников потянулся к селектору.

Через семь минут в кабинет вошла Геля и положила перед ним белый листок с напечатанными на нем несколькими строчками.

- Так, с учетом свойств проводников, используемых в городской трамвайной сети, и состоянием атмосферы на 9:30 цвет искр должен быть... желтым, желтым! - почему-то удивленно обвел нас взглядом Мельников. - Вы слышите, Станислав Александрович? А собственно, в чем дело?

Наш разговор, наверное, мог бы показаться глупым и смешным, если бы он происходил в другое время. Но сейчас он приобретал страшноватый оттенок. Потому что где-то на окраине Вселенной рвалась на куски материя и гасли звезды. Фронт преобразования материи, который вели объединенными силами человеческая и лаутянская цивилизации, натолкнулся на встречный фронт преобразования какой-то другой, не менее, а может быть, и более развитой цивилизации.