Альма побежала в комнату и через секунду вернулась назад. В зубах она держала мою тапочку.
"Может, тебе это нужно?" - казалось, спрашивала она.
- Вот так умница! - обрадовался я, снимая тяжёлый горный ботинок и надевая лёгкую тапку.
Альма со всех ног бросилась в комнату и принесла мне вторую. Я погладил и поласкал собаку.
"Так вот какая дичь нужна ему", - видно, решила она и стала таскать мне из комнаты всё подряд: носки, полотенце, рубашку.
- Довольно, довольно! - смеясь, кричал я, но Альма не унималась, пока не перетаскала всё, что только смогла достать и принести.
С тех пор она начала прямо изводить меня. Стоило только мне забыть запереть в комнату дверь, и Альма уже тащила оттуда что-нибудь из одежды. Так она старалась угодить мне целый день. А ночью она спала на крыльце, возле моей комнаты, и никого ко мне не впускала.
Но дружбе нашей скоро должен был наступить конец. Я уезжал из Гузерипля в Майкоп, а оттуда - в южный отдел заповедника. Я решил взять Альму с собой и, проезжая через Хамышки, отдать её хозяину.
Наконец мы тронулись в путь. Дорога была отвратительная. Я положил вещи на подводу, а сам шёл впереди пешком. Альма весело бегала возле дороги.
Но вот в долине показались и Хамышки.
"Как-то встретит Альма своего старого хозяина?" - невольно думал я с ревнивым чувством.
На краю посёлка белеет домик, где он живёт. Мы подъехали. Сам хозяин возился тут же с повозкой. Заслышав стук колёс, он обернулся и увидел собаку.
- Альмушка, откуда ты взялась? - радостно воскликнул он.
Альма на секунду приостановилась и вдруг со всех ног бросилась к хозяину. Она визжала, прыгала ему на грудь, видимо не зная, как и выразить свою радость. Потом, будто что-то припомнив, бросилась к нашей повозке, вскочила на неё, и не успел я опомниться, как Альма схватила в зубы лежавшую на соломе мою шляпу и понесла её своему хозяину.
- Ах ты, негодница! - рассмеялся я. - Теперь от меня всё тащишь. Давай-ка сюда обратно.
Я подошёл и наклонился к собаке, чтобы взять у неё свою вещь. Но Альма, положив её на землю, крепко прижала лапой и, оскалив зубы, сердито на меня зарычала. Я был изумлён.
- Альма, да ты что же, не узнала меня? Альмушка!
Но собака меня, конечно, узнала. Она прилегла к земле, виновато глядела в глаза, виляла своим обрубком хвоста; она как будто просила простить её, но шляпу всё-таки не отдавала.
- Можно, отдай, отдай, - разрешил хозяин.
Тогда Альма весело взвизгнула и охотно разрешила взять мне её поноску.
Я погладил собаку. Она смотрела на меня так же ласково и дружелюбно. Но я чувствовал, что теперь она нашла своего настоящего хозяина, которому будет повиноваться во всём.
- Умница пёсик, - сказал я. И мне не было больше обидно, что Альма так легко променяла меня на другого. Ведь тот, другой, вырастил, воспитал, обучил её, и ему одному она отдала навек всю свою преданность и любовь.
"ПЕРЕДЫШКА"
Она стоит от всех в сторонке,
Здесь на высоком бугорке.
Зелёных веток рубашонку
Полощет в летнем ветерке.
Идя из леса, ребятишки
Под ней присядут отдохнуть.
Её прозвали "Передышкой".
Передохнул - и дальше в путь.
От деревни до ближайшего леса дорога шла через широкое поле. Идёшь по нему в летний день - солнце печёт, жара. Кажется, конца-краю нет этому полю.
Но как раз на половине пути у самой дороги росла зелёная развесистая берёза.
Кто бы из леса в деревню или обратно ни шёл, обязательно сядет и отдохнёт в прохладной тени под старым деревом.
И так это славно бывало: кругом всё поле даже блестит от солнца, а под густой берёзой свежо, прохладно. Над головой зелёные листья шумят, будто зовут присесть и передохнуть немножко.
Вот и прозвали эту берёзу местные жители "Передышкой".
Ранней весной только пригреет получше солнце, а Передышка уже зазеленела, стоит среди поля нарядная, сплошь усыпанная клейкими молодыми листочками.
А осенью Передышка становилась вся жёлтая. Подует ветер, и полетят с дерева золотые листья.
Целые стаи перелётных птиц садились передохнуть на берёзу.
И так уж, бывало, заведено, из года в год, много лет: человек ли идёт из леса в деревню, птица ли откуда-то издали прилетит - для всех берёза посреди поля отдыхом служит.
Но вот однажды осенью возвращались ребята домой с вязанками хвороста. Дошли до берёзки и, как полагается, отдохнуть уселись.
Кругом по-осеннему неприютно: поле пустое, серое, давно уже с него хлеб убрали, только сухое жнивьё жёсткой колючей щёткой торчит. А у самой дороги картофельные гряды темнеют. Ботва на них почернела, дожди да ветры прибили её к самой земле.
Посидели ребята немного под деревом, а потом кто-то из них предложил: "Давайте костёр разведём, погреемся и картошку в золе испечём".
Сказано - сделано. Наломали сухих палок из хвороста, стали костёр разводить, а он не горит, ветром огонь задувает.
- Постойте! - кричит один мальчуган. - Тащите-ка сучья к берёзе. Вон у самых корней будто печурка, там уж костёр не задует.
Так и устроили.
С тех пор ребята приладились между корнями берёзы костёр разводить, картошку печь. И огонь разжигать было очень удобно: надерут коры с той же берёзы, она жарко горит, в один миг костёр разгорится.
Всю кору внизу с дерева поободрали. А между корнями огонь выжег большую чёрную дырку - настоящую печь.
* * *
Наступила зима. Ребята перестали ходить в лес.
Всё кругом - и поля и леса - засыпал снег. Посреди белого поля виднелась одна только берёза. Её ветви обледенели, покрылись инеем. И, когда утром вставало солнце, берёза казалась нежно-розовой, будто нарисованной тонкой кистью на синем фоне морозного неба. Только внизу, у самых корней, по-прежнему чернела обугленная дыра. Но и она теперь не очень была заметна - снаружи её слегка припорошил снег.
Но вот и зима прошла. Потекли ручьи, запестрели в поле проталины, всё кругом зацвело, зазеленело.
И только одна Передышка в эту весну не покрылась густой зелёной листвой. Она стояла голая, потемневшая. Ветер поломал у неё сухие ветви и оставил лишь крючковатые толстые сучья.
- Засохла наша берёзка, не будет теперь Передышки, - говорили в деревне.
