Нас в семье восемь детей: три сестры и пять братьев. Жили мы тогда в своем "имении". Это изба с русской печью, полатями, столом и широкими лавками по стенам, а за избой огород. Стояло "имение" в живописном месте на берегу реки, неподалеку от мельницы.
Жили мы трудно. Рано начали работать по дому, и все рано приобщились к крестьянскому труду.
Самым тяжелым и нудным, пожалуй, было таскать воду для полива огорода. С двумя ведрами на коромысле поднимаешься из-под мельницы по отлогому берегу реки. Передохнуть бы, да самолюбие не позволяет. Впереди идет брат Иван, он постарше.
- Давай, давай! - подзадоривает он.
А когда на огороде выльем ковшом воду на грядки, Иван скажет:
- Ну, вот теперь отдохнем малость, - и мы наперегонки бежим уже к речке.
Старшие дети умели делать все, а н них глядя привыкали и младшие, хотя их работать и не заставляли. Бывало, поливаешь в огороде огурцы, а рядом младший брат Виталик не отстает ни на шаг и, улучив минуту, говорит:
- Дай я! - а сам смотрит просительно и цепко держит дужку ведра.
- Постой, отпусти! Смотри как это делается.
- Я умею...
- Смотри, смотри!
Покажешь ему как поливать. Точь-в-точь повторишь тоже самое, что тебе когда ты был маленьким, показал брат Иван. А он в свою очередь научился от брата Александра...
Работе мы отдавали время, да находили и потехе час. Знакома нам была охота с ружьем в уральском лесу и детские забавы и шалости. Играли мы со сверстниками в казаки-разбойники. Взбирались на трехметровые "водяные" колеса мельницы, когда та останавливалась на ремонт. Летом до озноба плескались в реке, а зимой катались с горок на самодельных лыжах и досках-ледянках.
Как ни трудно было нашим родителям, все мы, однако, учились в школе.
Старшие братья и сестры окончили начальную школу, доучивались уже потом, когда стали работать.
Так же, как и первые навыки в труде, узнал я от братьев азбуку, научился читать и писать задолго до школы.
В деревне, где жила наша семья, была начальная школа. В одной классной комнате размешалось по два класса. По одну сторону сидели, например, ученики третьего класса, по другую - четвертого.
Однажды сижу на стороне третьеклассников, задание учителя выполнил и слушаю, как он объясняет урок четвероклассникам. Прозвенел звонок. Третьеклассников отпустили домой. Я остался в классе подождать сестер.
После перемены Константин Георгиевич - так звали моего первого учителя предложил четвероклассникам задачу на проценты и стал вызывать к доске. Одного вызвал - не знает, другого - тоже... Тогда он обратился к ребятам:
- Кто знает?
Ребята молчали. Я поднял руку.
- Ты? - удивился учитель. - А ну-ка, иди сюда...
Я красный как рак, от смущения и неожиданной для самого себя дерзкой решительности, вышел к доске.
Решать задачку Константин Георгиевич мне не дал, видимо, из-за недостатка времени, а спросил только ход решения и, выслушав, как всегда чуточку наклонив голову набок, сказал:
- Молодец! Пересаживайся сюда... - он указал на парты, где сидели четвероклассники.
Так вот, месяца не проучившись в третьем классе, попал я сразу в четвертый класс. Окончил его с похвальной грамотой.
В летние каникулы помогал родителям дома по хозяйству. А когда наступила осень, отец сказал:
- К ученью, говорят, ты способен. Дальше надо идти...
- Я согласен, тятя...
Отец - человек сугубо демократичный. Все делать привык без нажима и принуждения. Чаще всего он говорил нам: "Подумай. Решай сам". Побоев в семье никогда не знали. Наивысшей строгости наказанием было, когда раздосадованная и уставшая от забот мать не сдержит себя, да и замахнется (так, для острастки) на кого-нибудь полотенцем и... повесит его на прежнее место. А тятя был противником каких бы то ни было телесных наказаний. Сядет бывало, возле провинившегося, спокойно, рассудительно разложит по полочкам его ошибки. И так вразумит словом, что сразу и надолго становится стыдно...
- Согласный-то и я, да вот мошна тонка... - рассудительно говорит он. - А Пермь-то она во-она где... Рукой не достанешь, пешком не дойдешь...
Стою, молчу. Старший брат Александр пробовал было в Кунгуре учиться и работать, да не выдержал. Трудно очень. Школу пришлось оставить.
- Ну вот что, чтобы время зазря не терять, пойдешь опять к Константину Георгиевичу. Поговорю я с ним...
Так и пришлось мне прослушать программу четвертого класса второй раз. Правда был я на правах старшего ученика в классе. Константин Георгиевич поручал мне заниматься с ребятами из третьего класса. В шутку меня прозвали "вольноопределяющимся"...
Школа колхозной молодежи
Летом опять помогал родителям. Они к тому времени уже были в колхозе. А к осени в селе Кыласово открылась школа колхозной молодежи. Туда я и поступил.
В то время проводилась политехнизация школ. Эта школа специализировалась по сельскому хозяйству. Наряду с общеобразовательными предметами мы изучали агротехнику, трактор и другие сельскохозяйственные машины. Потом формы политехнизации изменились, и школу назвали неполной средней.
Размешались мы в общежитии - большой и светлой комнате, с железной печкой посередине. Еду приносил каждый с собой на неделю из дома. У меня в основном это были хлеб, картофель да соленые огурцы. У некоторых ребят, чьи семьи жили получше, было и сало и мясо.
В общежитии самообслуживание. Сами мы носили воду из речки, пилили и кололи дрова. У каждого имелась своя посуда, своя соль - все хранилось в мешках или деревянных сундучках-чемоданах под кроватями.
Жили мы дружно. Ссорились редко. Все вместе учили уроки, ходили гулять по сибирскому тракту в долгие зимние вечера. Именно здесь впервые мы, деревенские ребята, приобрели навыки коллективизма. Только вот поначалу питались врозь, мешали, очевидно, остатки крестьянской психологии...
Но это продолжалось недолго. Бабушка, готовившая нам пищу, однажды сказала:
- Надоела мне возня с вашими горшками. Давайте все в общий котел или ищите себе другую стряпуху.
Деваться было некуда. Обобществили мы свои "запасы" и стали жить коммуной.
Здесь, в Кыласово, я впервые в жизни увидел настоящие, заводского производства коньки. Научился кататься. А когда в одну из суббот пришел домой, принеся с собой коньки, деревенские ребята сгорали от зависти и любопытства. Мы очистили лед на пруду от снега и устроили поочередное катание на диковинных стальных полозьях, прикручивая их к валенкам тут же на снегу и ветру.
Было у нас и другое зимнее развлечение. Через прорубь в пруду днем вбивался кол. За ночь он вмерзал в лед. На кол насаживалось колесо от телеги, к нему прилаживалась большая жердь. Конец жерди обхватывал кто-нибудь из ребят а все остальные гамузом раскручивали колесо. Достигалась огромная скорость. И тогда, оторвавшись от жерди, смельчак летел на коньках "по касательной к окружности", как полагается по законам физики, на многие сотни метров, если ему удавалось удержаться на ногах. Бывало и падали, и набивали синяки. Но все равно такое занятие доставляло нам большое удовольствие. Это было, пожалуй, моим первым примитивным испытанием воли и выдержки.
В школе был великолепный учительский коллектив. Он состоял из людей интеллигентных, отлично знавших свой предмет, влюбленных в свою профессию и одержимых делом народного образования. Несмотря на их строгость и наши шалости, мы с уважением и благоговением относились к своим учителям.
Георгий Николаевич Селивановский преподавал нам биологию и географию. Уроки он вел увлеченно, рассказывал с жаром, подкрепляя свою речь выразительными жестами. Вместе с нами бродил целыми днями по полям и горным отрогам, рассказывая о животных, птицах, травах и деревьях, учил нас понимать и ценить родную природу.
Любовь к физике и математике привила нам Екатерина Федоровна Селивановская. Она училась на Высших женских курсах, была широко и всесторонне образована. Вместе с мужем приехала из города на работу в деревенскую школу. Спокойная и требовательная, но очень душевная женщина, с глазами излучающими много тепла, когда ученик правильно решал задачу или давал исчерпывающий ответ на вопрос. Она была довольна, видя, как мы тянемся к знаниям.
