Они перешли через канал, подведенный к гавани. Впереди открывалась тихая набережная, вымощенная мелкой круглой брусчаткой, на которой видимо, перед складом оптового виноторговца - шеренгами выстроились бочонки.

Это и была набережная Урсулинок, где предстояло поселиться Жилю. Темные пятна в вечерней светотени - это грузовики Мовуазена, как называют здесь тяжелые зеленые фургоны, снующие между городом и окрестными деревнями.

Вокруг них толпились люди с пакетами и корзинами. На крыши машин наваливали поклажу, и все это происходило в странной полутьме: набережная не освещалась, и желтоватые фары автомобилей можно было различить лишь с большим трудом; красные задние огни видны были лучше и казались издали огоньками гигантских сигар.

Погода была сырая, холодная, и тетушка Элуа решила, что вся эта суетня в липкой мгле производит на Жиля тягостное впечатление.

- Вам почти не придется заниматься грузовиками. Дело идет, так сказать, само собой. Всем ведает управляющий, изрядное животное. Как раз то, что нужно, чтобы держать этих людей в узде.

Огромное здание на набережной. Бывшая церковь. Двери распахнуты настежь - сейчас здесь гараж для грузовиков Мовуазена. Направо застекленные кабины с окошечками. Мужчина средних лет в люстриновых нарукавниках, прячущий под густыми бровями добрые боязливые глаза.

У колонн бывшей церкви штабеля сельскохозяйственного инвентаря, ящиков, бочек, разложенных по местам назначения; рев запускаемых моторов; под когда-то священным сводом всего две лампы без отражателей; дым, вонь бензина и, наконец, управляющий, о котором говорила мадам Элуа, - человечек с короткими ножками, вместо левой руки протез с холодным железным крючком на конце.

- С ним пусть уж вас знакомит Плантель. Идемте в дом.

В старину там, наверно, жил причт. Сразу за церковью, превращенной в автовокзал, опять полная темнота. Мощеный двор, обнесенный железной решеткой; дом очень старый, с двумя флигелями.

- Мовуазен купил его только потому, что особняк принадлежал одному графу, у которого начинал ваш дядя.

- Кем? - спросил Жиль.

- Шофером. Вам об этом еще напомнят - злых языков тут достаточно.

Из окон третьего этажа лился свет, неяркий, словно процеженный. Жерардина дернула ручку звонка, задребезжавшего, как монастырский колокольчик, но никто долго не появлялся. Наконец маленькая старушка открыла дверь и молча посторонилась.

Ни с Жилем, ни с Жерардиной она не поздоровалась. Пока мадам Элуа сама нащупывала выключатель в коридоре, старушка заперла дверь и удалилась.

- Когда Боб вернется из Парижа, он вместе с вами приведет дом в порядок. У него прекрасный вкус. Мовуазен жил не как все люди.

Одну за другой она распахивала двери. В огромных, давно не топленных комнатах пахло сыростью. Мовуазен приобрел дом со всей обстановкой и не удосужился переставить в нем ни одной безделушки, не перевесил ни одной картины.

Гостиная с позолоченными креслами по стенам и хрустальной люстрой, зазвеневшей от шагов, могла бы сойти за танцевальный зал.

- Здесь все надо переделывать, - вздохнула Жерардина. - Пойдемте наверх.

На втором этаже тот же хаос, тот же хлам. Октава Мовуазена это не трогало - он жил на третьем.

- Вы тут, девочки?

На верхней площадке мелькнула Луиза в косынке: барышни Элуа привели с собой служанок и помогли им прибрать несколько комнат.

Еще минута, и Жиль останется наконец один! Руки у него дрожали от нетерпения. Голова кружилась. Он не слушал, что ему говорят.

Разве не удивительно, что Мовуазен, богач Мовуазен, как называли владельца грузовиков, устроил себе в этом особняке заурядную мещанскую квартирку? Поговаривали даже, что он перевез туда мебель, доставшуюся ему от родителей. В столовой стоял круглый стол, буфет в стиле Генриха III, обитые кожей стулья с толстыми декоративными гвоздиками.

Мадам Элуа с видом женщины, привыкшей лично за всем следить, удостоверилась, все ли в порядке и есть ли в вазах цветы, которые она велела доставить сюда.

- Готово, девочки? Посмотрим спальню.

Это была комната дяди. Обстановка ее когда-то украшала спальню его родителей в Ниёль-сюр-Мер. Крестьянская кровать под красное дерево. Продавленное кресло. На стене два фотопортрета в овальных рамах - старик и старуха в чепце. Жиля немало удивило, что дед его оказался невысоким коренастым человеком с могучей челюстью лесовика.

- Мой бедный Жиль, нам...

Не договорив, Жерардина поднесла к глазам платок с таким видом, словно покидала племянника перед лицом грозной опасности.

- Идемте, девочки. Завтра утром я зайду узнать, как тут все устроилось.

Жиля клюнули в обе щеки, и он наконец остался один в доме, который отныне стал его домом.

Он остался один, горло у него чуточку перехватило, и успокаивало его лишь будничное дребезжание посуды за стеной, в столовой, где накрывали на стол.

Отогнув темную бархатную штору, Жиль увидел погруженную во мрак набережную, редкие газовые рожки, более яркую дымку над центром города и совсем рядом, в конце левого флигеля, на том же самом третьем этаже, слабо освещенное окно. Там живет его тетка, которой он еще не видел.

Который теперь час - он не знал, а взглянуть на свои часы ему не приходило в голову. Дядина спальня произвела на него глубокое впечатление. Разве не странно, что никто не потрудился показать ему портрет этого человека? Жиль не представлял себе, как выглядел Октав Мовуазен. Был ли он высок и несколько меланхоличен, как отец Жиля? Или, наоборот, напоминал собой коренастого старика с фотографии над кроватью?

Когда часов около семи старушка, так неприветливо встретившая Жиля, постучалась к нему, ей ответили не сразу. Наконец из комнаты, примыкавшей к спальне, донеслось: с - Войдите.

Она вошла, сложив руки на животе и шаря по сторонам удивленным, настороженным взглядом.

- Входите, мадам Ренке. Мне сказали, что вас зовут мадам Ренке. Как видите... я переехал. Забрел в эту комнату и решил, что тут мне будет удобней - она поменьше.

Экономка не выразила ни одобрения, ни протеста. Она удовольствовалась одной фразой:

- Вы здесь хозяин... Я пришла спросить, в котором часу подавать обед.

- Когда у вас обычно обедают?

- В половине восьмого.

- Вот и прекрасно. Зачем менять порядки? Ему хотелось расспросить о дяде, о тетке, но он понял, что приручать экономку пока что рано.

- В таком случае я предупрежу мадам...

В двадцать пять минут восьмого Жиль уже стоял в столовой, недоумевая, с какой стати он так волнуется. В комнате было тепло, обстановка уютная, успокаивающая. Из кухни пахло чем-то вкусным и доносилось шарканье войлочных шлепанцев мадам Ренке.

В глубине коридора скрипнул паркет, легонько, чуть слышно; тем не менее Жиль вздрогнул, повернулся к дверям и замер. Он увидел, как поворачивается ручка. Затем одна створка открылась.

Жиль затруднился бы ответить, какое впечатление произвела на него тетка. Он представлял ее совершенно иной. Входя, она перехватила его взгляд, но тут же потупилась, наклонив голову в знак приветствия.

Затем взглянула на приборы, словно желая удостовериться, что ее место за столом осталось прежним. Узнала свое салфеточное кольцо и остановилась рядом со своим стулом.

Жиль тоже не решился сесть, и сцена приобрела бы комический характер, не войди в эту минуту мадам Ренке с большой дымящейся супницей из белого фаянса.

Сказал Жиль "добрый вечер" или нет? Толком он не помнил. Во всяком случае, губами пошевелил. Перед обедом, у себя в комнате, он долго ломал голову, какое обращение выбрать - "мадам" или "тетя".

Супу она налила себе совсем немножко. Жиль не посмел ни налить себе больше, ни попросить хлеба, до которого не мог дотянуться и который в конце концов Колетта сама передала ему.

Больше всего он был, вероятно, поражен тем, что она такая маленькая, миниатюрная и молодая. Ни одна женщина не производила на него впечатление подобной хрупкости. Она показалась ему птичкой, еле прикасающейся к ветке, на которую села.