Снова пришлось пить. Плантель точными движениями холеных рук сам приготовлял коктейли в серебряном кубке.
- Полно! Это еще никому не вредило. В ваши-то девятнадцать!.. Входи, Жан. Познакомься с нашим другом Мовуазеном, Жилем Мовуазеном, племянником Октава.
Тем хуже для них! Сами его напоили, вот и кажутся ему теперь какими-то карикатурами. Жан Плантель, высокий худой блондин лет двадцати пяти, с редкими волосами, напомнил Жилю кузнечика. Кстати, он и руки, сухие, скрипучие, непрерывно потирает, как кузнечик передние лапки.
- Ваше здоровье, Мовуазен!
А тут еще тетка Элуа, которая одна разглагольствует и сотрясает воздух больше всех остальных, вместе взятых!
- Значит, моя бедная сестра... Надо же вспомнить наконец и о тронхеймских мертвецах. Все-таки они родители Жиля!
- Как это случилось?
И Жиль, разгоряченный, раскрасневшийся, с блестящими глазами, бесхитростно поведал:
- Видите ли, печка...
Мадам Плантель, почтенная старая дама в митенках, которые, несомненно, носит из-за пятен на коже, ожидала гостей в столовой. Она одна не проронила ни слова за весь вечер.
- Его надо поместить у нас, - объявила тетя Элуа. - Я сейчас позвоню дочерям.
- Зачем? Он переночует здесь, в комнате для гостей. Не забудьте, Жерардина, что, согласно завещанию, он должен поселиться в доме на набережной Урсулинок.
- С этой женщиной?
- Разве вы сами не знаете?
- И зачем только Боба понесло в Париж! Он был бы так счастлив помочь ему!
- Но Жан-то здесь.
Жиля ни о чем не спрашивали. Им просто распоряжались. За него строили планы, при нем намекали на вещи, которых он не понимал и которые никто не давал себе труда объяснить. Зато ему усердно подливали.
Накладывая себе рыбу, Жиль опрокинул свой бокал, растерялся и так сконфузился, что на добрых четверть часа перестал что-нибудь видеть, не замечал даже, что ест и пьет.
Бум-бум-бум! Бум-бум-бум!
Звонок. Шум в кухне. Шаги в коридоре, дребезжание фарфора. Видимо, в чью-то спальню подают на подносе завтрак. Несколькими комнатами дальше напускают воду в ванную. Похоже, час уже не ранний.
В голове у Жиля стреляет то справа, то слева, точь-в-точь как плохо закрепленный груз перекатывается в трюме. Где-то рядом должен быть графин с водой. Жиль протянул руку, но нащупал лишь стену. И тихо простонал:
- Папа!
Ему хотелось плакать. Раньше он не замечал за собою такой чувствительности. И странное дело: ему все время вспоминался отец. Почему не мать? Он понимал, что это несправедливо. Ведь это она вырастила его в невероятно трудных условиях, в лишенных удобств гостиничных номерах. Она так часто грустила, выглядела такой озабоченной.
Отец, напротив, всегда делал вид, что у него хорошее настроение, всегда был как-то странно, трагически невозмутим.
- Утром нашли что поесть. Вечером тоже найдем. Чего еще требовать?
Вечером во фраке, этой униформе фокусника, с длинными крашеными усами... А ведь он так мечтал стать выдающимся музыкантом!
Жилю почудилось, что кто-то в домашних туфлях прошел по коридору и остановился, прислушиваясь, у его двери, но он не пошевелился.
'Он еще не считает их всех, включая тетушку Жерардину, своими врагами, но кое-какие мелочи все же подметил. Впрочем, он, может быть, и преувеличивает, потому что был пьян.
Как они смотрели на него после обеда в курительной, куда снова подали напитки! У них был вид сообщников, которые хоть и не доверяют друг другу, но все заодно и вместе подстерегают жертву. У тети Элуа очень крупные зубы, поэтому, улыбаясь,- а улыбается она безостановочно и беспричинно: вероятно, без улыбки лицо у нее чересчур злое,- она выглядела так, словно запускает их во что-то невидимое.
Бабен посматривал на Плантеля с циничной безмятежностью, как будто говоря: "Хоть ты и великий Плантель из фирмы "Басе и Плантель", а я, Рауль Бабен, тебя все же обвел".
Отказавшись от предложенной хозяином "гаваны", он вынул из кармана и раскурил очень крепкую сигару. Жерардина задымила сигаретой.
- Прямо с утра займись нашим другом Жилем,- сказал сыну Плантель.
Тут ведь есть еще одно обстоятельство: Жиль плохо одет. Они стыдились его черного шевиотового пиджака с чужого плеча, длинного почти как сюртук. И его смущения в те минуты, когда широкомордый метрдотель подавал ему незнакомые кушанья. Все они заметили! Шпионили за ним! Прятали в глазах улыбку! Молча перебрасывались насмешливыми, взглядами!
Его, видите ли, намерены приодеть! Что он сам думает- это неважно. Затем его водворят в дом на набережной Урсулинок. Они даже не удосужились рассказать, что представляет собой эта его тетка, с которой, согласно завещанию, ему отныне придется делить кров.
Выбрав подходящий момент, Плантель отвел Жиля в угол курительной. Жилю уже было нехорошо. Голова у него кружилась. Тем не менее подробности он запомнил.
- Скажите, друг мой, как вы очутились у Армандины? Вы же не знакомы с нею.
Жиль не лгал еще ни разу в жизни.
- Она сама узнала меня, когда я выходил с кладбища.
- Как она могла вас узнать, если никогда не видела?
- Я похож на отца и на дядю.
- Во-первых, она не знала вашего отца, потому что всего лет пять-шесть как приехала в Ла-Рошель. Что касается вашего дяди, я покажу вам его фотографию. Вы нисколько на него не похожи. Впрочем, я понимаю... Позже я вам объясню. Видите ли, мой юный друг, вам следует остерегаться Бабена и вообще всех, кто...
Пока они говорили, Бабен издали наблюдал за ними, словно понимая каждое их слово.
- Я полагаю, месье, сегодня мне лучше возвратиться в гостиницу, где я оставил вещи.
Жилю хотелось увидать Жажа, вернуться в свою комнатушку.
- Вещи уже здесь. Я послал за ними слугу.
На стенах висели огромные портреты людей в старинных нарядах, и один из них, нечто вроде мушкетера, следил глазами за Жилем, куда бы тот ни шел. Прямо наваждение!
- Выпейте-ка рюмочку этого старого коньяку. Он вас подкрепит, а утром...
При мысли о том, что он проведет ночь в чужом доме, где каждый закоулок дышит издевательской враждебностью, Жиль так перепугался, что покорно выпил.
Тут глаза у него полезли на лоб. Он понял, что это катастрофа. К глотке его подкатил ком. Он не успел выйти, рыдания перехватили ему горло, и его вырвало йа великолепный персидский ковер.
- Зачем вы напоили его, Плантель! - вздохнула Жерардина.- Бедный мальчик!
Жиль видел все как в тумане-в глазах у него стояли слезы. Кто-то держал его за плечи.
- Воды, Жан!
- Ни в коем случае. Лучше нашатырю.
- Извините меня! Пожалуйста, извините!
- Бабен, позвоните Патрису, прошу вас! Как ему ни было худо, Жиль успел запомнить имя этого метрдотеля с чересчур широкой рожей.
- Не угодно ли месье пройти со мной?
- Можно?
Хотя голова у Жиля по-прежнему раскалывалась от боли, он уже оделся. Плантеля-младшего, которому отец поручил с утра заняться гостем, еще в дверях поразил его спокойный, безразличный взгляд.
- Хорошо спалось? Почему вы не позвонили, чтобы вам подали завтрак?
- Мне не хочется есть.
- Отец просит извинить - ему пришлось отправиться в порт. Я навел справки по телефону. Хотя вчера был день поминовения, некоторые магазины открыты. Потом мы с вами съездим в Бордо или Париж, иначе вас не приодеть - здесь не найдешь ничего приличного. Ваша тетя ждет нас обоих к завтраку. Вы познакомитесь с вашими кузинами.
- А как же другая тетка? - холодно осведомился Жиль.
- Какая?
- Та, с которой я буду жить.
- Колетта? Насчет нее не беспокойтесь. Видеться вам с ней придется не часто, и это к лучшему. Она вдова вашего дяди Мовуазена. Как-нибудь я расскажу вам поподробней... Они с вашим дядей порвали всякие отношения еще за несколько лет до его смерти. Жили под одной крышей и не разговаривали. Ее поведение... Ну да ладно. Во всяком случае, уехав с набережной Урсулинок, она потеряет свою ренту.
