– Вполне. Передовые средства обучения и применение техники позволяют сократить срок учебы еще на год–два. Сейчас этот вопрос изучается. Нет, уже, наверное, решен. Ведь столько лет прошло, как я покинул Землю!
– Сколько же человек в классе?
– Не больше пятнадцати. Предметное обучение ведут педагоги-предметники – в основном с помощью радио, телевидения и других технических средств. А воспитательную работу осуществляет классный руководитель. Он освобожден от предметного преподавания, но обязательно присутствует на всех уроках, организует и проводит необходимые мероприятия.
– Странно, вы космонавт, а так хорошо знаете школу…
– Ничего странного. Я сам учился в школе, учился мой сын… И наконец, моя жена преподаватель.
– А как оцениваются знания? По пятибалльной системе?
– Знания не оцениваются.
Ина остановилась.
– Я не поняла.
– Вернее, учитель оценивает знания учащихся только для себя. Ученики об этом не знают. Они приходят в школу как на праздник – с радостью открывают для себя новое, усваивают науки без всякого внешнего давления… Разумеется, это очень не просто, разработана специальная методика.
– Вы меня просто ошеломили…
– Принцип очень простой и разумный: ни один человек, особенно в раннем возрасте, не должен оставаться без внимания. Прежде чем он сформируется как гражданин и в нем созреет чувство ответственности, его нужно учить, воспитывать, ибо ничто само по себе не возникает. Одного влияния общеизвестных правил общественного поведения недостаточно. Сорняк ищет малейшую щель. Моральный атавизм, если его не предупредить, тут же заявит о себе отрицательным поступком. Разве не пример поведение подростков, предоставленных самим себе?.. Кстати, и после школы молодой человек не выходит из-под контроля общества – вуз продолжает обучение и воспитание, а в зрелом возрасте уже накопленный внутренний потенциал направляет Производственный педагогический центр. И это не все. Земные службы – воспитательные, медицинские, производственные, снабженческие и все другие связывает между собой Центр координации. Он видит каждого человека на протяжении всей его жизни. Знает, что ему не хватает, подсказывает, приходит на помощь. Мы совсем не замечаем помощи и контроля, если все у нас нормально, но в случае отклонения поступит сигнал…
– И все же – не тесно ли в таких рамках? – улыбнулась Ина.
– Нисколько. Давно известно: свобода – это осознанная необходимость. Мы не опекаем, а даем естественно развиваться, только под умным, гибким и добрым контролем.
Мы проходили автобусную остановку, и Ина спросила:
– Не устали? Может быть, поедем?
– Я не устал. Если только вы…
– Нет-нет. Идемте дальше.
Сумерки быстро сгущались, зажглись фонари.
Темная улица с кругами света под столбами чем-то напоминала мою улицу на Земле… Звонко зашуршал в густой листве невысоких деревьев ветерок и усилил столь милые сердцу ассоциации. Мне даже показалось – Ина из той страны, откуда я родом…
– Скажите, – после недолгого молчания спросила Ина. – А любовь у вас… тоже контролируется?
Я засмеялся.
– Любовь совсем не контролируется. Она единственный всесильный стимул, по которому создается семья. Человек свободен в своей любви. Если так можно выразиться – по жизни ведет его сердце.
– Ого! А если сердце неустойчивое? Сегодня одну любит, завтра – другую, послезавтра третью?..
– Воспитанность и высокая нравственность не позволяют поступать опрометчиво.
– Но можно ошибиться – принять сильное увлечение за любовь. А потом действительно встретить единственного человека…
– Это бывает. И нисколько не осуждается. Лишь бы обе стороны были счастливы и до конца честны друг с другом.
– А если бы ваша жена полюбила другого – как бы вы поступили?
– Я бы не стал мешать.
– Значит, вы ее не любите.
– Именно и значит, что люблю. Если человек, которого я люблю, счастлив, что еще нужно? Я сам буду содействовать этому счастью.
– И вам нисколько не будет больно?
– Я этого не сказал. Я сказал только, что каждый такой шаг очень не простой.
– Насколько я понимаю, любовь поставлена на самоконтроль, и в основе самоконтроля – высокая нравственность.
– Пожалуй. А что касается прямых морально-нравственных нарушений – они осуждаются и пресекаются в обычном порядке. Но я, по правде сказать, ни одного нарушения не знаю…
Мы вошли в парк. Огромные, в два обхвата деревья, напоминающие наши клены, величественно возвышались по краям широких аллей. А дальше, объяснила Ина, парк естественно переходит в лес. Здесь любимое место отдыха горожан, в выходные дни не найдешь свободного местечка…
Аллея привела к небольшому озеру, и мы сели на скамейку у самой воды. На темной глади озера курился легкий туман, приятно веяло прохладой. Несколько лодок маячило неподалеку; весла, как кургузые крылья большой птицы, взмахивали и гулко шлепали по воде.
Ина попросила рассказать о моей семье. В нескольких словах я описал ей наше житье-бытье, даже упомянул о Матти. Лишь тяжело было воскрешать картину гибели сына… Внимательно выслушав меня, Ина вздохнула.
– Я наивно полагала, – сказала она, – что в совершенном обществе человек не будет знать душевных потрясений. Я думала, потрясения – это наш удел… – Помолчав, Ина добавила: – А я бы, наверное, не смогла такое перенести…
Ина вдруг сказала, что пора возвращаться, и мы встали. По аллее шли молча, каждый думал о своем.
– Знаете что, – остановилась Ина, – хотите мороженое?
Я ответил «хочу», и мы свернули к киоску. Скучающая продавщица быстро взвесила две порции в бумажных стаканчиках. Опять шли молча. Я сосредоточенно поддевал крохотной деревянной лопаточкой душистую пенообразную массу и старался определить вкус – то апельсины почудятся, то яблоки, то пахнёт лимоном, а то явственно пробьется малина… Хорошее мороженое. Но конечно же, оно интересовало меня постольку-поскольку…
– Не так я хотела провести вечер, – сказала Ина. – В городе столько интересного, а я завела в тихий, скучный парк…
– Что вы! Что может быть лучше и интереснее человеческого общения! Мне было хорошо. Спасибо! Если бы вы знали, как я вам благодарен!
– Не надо благодарностей, ладно? – ласково попросила она. – И вообще… давайте еще немного помолчим.
Я почувствовал, что настроение мгновенно изменилось. Молчание теперь не означало отчужденности. Просто слова были не нужны.
Едва открыли калитку – в саду метнулась тень.
Ина подалась вперед и заслонила меня собой.
– Это я, – послышался знакомый мальчишеский голос.
– А, Тор, – успокоилась Ина. – Что здесь делаешь, да так поздно?
Тор вышел из-за деревьев и пристально посмотрел на меня.
– Я ждал, – глухо сказал он.
– Кого?
– Мне нужно поговорить… с ним, – он кивнул в мою сторону.
Ина удивилась. Я попросил ее оставить нас с Тором вдвоем. Мы сели на скамеечку в глубокой тени. – Ну, выкладывай, что у тебя, – начал я первый.
– Вы космонавт? – прямо спросил Тор.
– Да, космонавт. Но об этом никто не должен знать.
– Ваш портрет во всех газетах.
– Я ходил по городу – не узнали.
– Потому что переоделись… Извините меня, – Тор опустил голову. – Это я взял вашу штуковину… Я ничего с ней не сделал…
Тор протянул мне микрофон, и я, не долго думая, нажал рычажок.
– «Коммунар», слышишь меня, «Коммунар – по-русски заговорил я. – Я «Заря–один»!
– Слышу! – последовал ответ. – Куда пропал, «Заря–один»?
– Потерялся микрофон. Но теперь, благодаря одному парню, нашелся!
Последние две фразы я произнес на новом языке, многозначительно глядя на Тора. Меня поняли и одобрительно ответили. Значит, ребята тоже времени зря не теряли. Я поинтересовался новостями и сказал, что мы скоро встретимся.
Паренек смотрел на меня огромными глазами. Он даже не подозревал, что за «штуковину» унес в тот вечер.
– А ты хочешь стать космонавтом? – спросил я у Тора.
