Он не представляет себе, сколько сейчас времени, наверное, где-то за полночь. Луна уже прошла по небу большой путь, и, по мере того как люди расходятся по спальням, огни гонад затухают. Теперь там бродят одни блудники. Может быть, Сигмунд Клавер из Шанхая спускается навестить Микаэлу, а Джесон направляется к своим грубым возлюбленным из Варшавы или Праги.

Еще несколько часов, предполагает Майкл, и он будет дома. До общины он добирался неполный день, причем не спеша; значит, ходьба по прямой не займет больше времени.

Кругом все тихо. Звездное небо чарует своей магической красотой, и Майкл теперь почти сожалеет о своем решении вернуться в гонаду. Под хрустальным небом он вновь подпадает под волшебное очарование природы.

Примерно через четыре часа он останавливается, чтобы искупаться в ирригационном канале. Вода не так хорошо очищает кожу, как ультразвуковой душ, но по крайней мере он смыл с себя трехдневную пыль и грязь. Бодрый и освеженный, он вновь пускается в путь.

Его приключение уже становится фактом истории; он как бы помещает его в капсулу и делает его более рельефным, приукрашивая хорошее и стирая плохое. Как хорошо, что он решился это проделать! Как чудесно вдыхать предрассветный воздух, туман, ощутить землю под ногами! Даже его плен кажется ему теперь скорее волнующим, чем опасным приключением. Чего стоит одно только зрелище противородового танца! А внезапно вспыхнувшая и неутомленная страсть к Арте, их яростная борьба и романтическое примирение! А широко разинутые челюсти идола и страх смерти! А бегство в ночи!.. Кто еще из гонады прошел через такое?

Этот припадок самовосхваления придает ему сил, и он с новой энергией идет через нескончаемые поля общины. Однако расстояние до гонад словно бы не сокращается. Что это? Оптический обман? К своей ли он направляется гонаде? Было бы очень печально выйти к констеляции у 140-й или у 145-й гонады. В этом случае он пройдет по гипотенузе, а потом ему придется тащиться еще по катету. Но Майкл не знает, где какая гонада, он просто бредет наугад.

Исчезает луна. Гаснут звезды. Подкрадывается рассвет.

Наконец Майкл достигает зоны пустующих земель между краем общины и Чиппитской констеляцией. Ноги у него подкашиваются, но он делает над собой усилие. Он теперь так близко к зданиям, что они кажутся висящими в воздухе безо всякой опоры. Впереди — геометрически правильная сетка садов. Неторопливо идут по своим делам роботы-садовники. Навстречу первому свету дня раскрываются чашечки цветов. Легкий бриз разносит их благоухание. Домой, к Стэсин, Микаэле! Надо немного отдохнуть, прежде чем войти внутрь. И придумать правдоподобное объяснение.

Какое же из зданий 116-я гонада?

Башни не имеют номеров: те, кто живет внутри, знают, где они живут.

Шатаясь от усталости, Майкл приближается к ближайшему зданию. Его фасад сияет тысячью этажей, освещенных лучами рассвета. И на каждом этаже бесчисленные крохотные каморки. А под зданием его подземные корни: энергетические станции, перерабатывающие заводы, компьютеры — скрытые от посторонних глаз чудеса, дающие гонаде жизнь. И над всем этим, как некий гигантский плод, поднимается корпус здания, поражающий сложностью и запутанностью построения. И во все это вплетены сотни тысяч жизней.

Глаза у Майкла увлажнились. Домой! Он хочет домой! Майкл подходит к шлюзу. Поднимает вверх запястье с браслетом, показывает его. Компьютер обязан выполнить его запрос.

— Если это гонада 116, открой! Я — Майкл Стэйтлер.

Ничего не происходит. Объективы исследуют Майкла, но ответа нет.

— Какое это здание? — спрашивает он.

Молчание.

— Живей! — поторапливает Майкл. — Скажи мне, где я?

Голос из невидимого динамика произносит:

— Это 123-я гонада Чиппитской констеляции.

Надо же! 123-я! Так далеко от дома!

Ему ничего не остается, как идти дальше. Солнце уже над горизонтом и быстро превращается из красного в золотое. Если там восток, то где же гонада 116? Он безуспешно пытается что-то высчитать усталым мозгом. Куда идти? Он бредет по бесконечным садам, отделяющим 123-ю гонаду от ближайшего здания, и справляется у динамика в шлюзе. Узнав, что это гонада 122, Майкл отправляется дальше.

Здания стоят по длинной диагонали так, чтобы ни одно из них не затеняло другое. Майкл движется от центра констеляции, отсчитывая пройденные здания. Солнце подымается все выше и выше. От голода и усталости у Майкла кружится голова. Вот и 116-я гонада! Что, если он ошибся в счете, и шлюз не откроется?!

Шлюз открывается, как только Майкл показывает пропуск. Майкл по ступенькам входит в него и ждет, когда дверь закроется за ним. Теперь должна открыться внутренняя дверь. Он в нетерпении. Ну же!

— Почему ты не открываешься? — спрашивает он. — Вот, смотри! Исследуй! — он поднимает пропуск. Наверное, это какая-то обеззараживающая процедура. Но вот наконец дверь открывается. В глаза ему бьет ослепительный свет.

— Стоять на месте! Не пробуйте покинуть вход! — холодный металлический голос пригвождает Майкла к тому месту, где он стоит.

Часто моргая, Майкл делает полшага вперед, затем, сообразив, что это может быть нежелательно, останавливается. Сладко пахнущее облако окутывает его — его обрызгивают каким-то составом, чем-то быстро твердеющим, образующим надежный обездвиживающий кокон. Свет слабеет. Становятся видны фигуры, загораживающие проход: … три, четыре, пять. Полиция!

— Майкл Стэйтлер? — спрашивает один из них.

— У меня пропуск, — неуверенно отвечает он.

— Вы арестованы за изменение программы, за недозволенный уход из здания и за сокрытие антиобщественных тенденций. Приказано по возвращении в здание немедленно лишить подвижности. Окончательный приговор — уничтожение.

— Подождите! У меня ведь есть право апеллировать!

— Дело уже рассмотрено окончательно и передано нам для исполнения, — голос полицейского звучит неумолимо. Теперь они окружили его со всех сторон, а он не может двигаться, запечатанный твердеющей жидкостью.

«В Спуск? Нет, нет! А чего ты ждал? Ты думал, что одурачишь компьютер? Ты отрекся от своей цивилизации и надеялся спокойно втереться обратно?»

Полицейские погрузили его на какую-то тележку. Кокон уже стал полупрозрачным.

— Мальчики, снимите с него детальные отпечатки и сделайте записи. Подвиньте его к объективам. Вот так… Теперь так.

— Разрешите мне хотя бы повидать жену или сестру. Какой вред от того, что я поговорю с ними в последний раз?..

— Угроза гармонии и стабильности, опасные антиобщественные настроения караются немедленной изоляцией от среды во избежание распространения негативных примеров, — прозвучал ответ. Будто он занес чуму бунтарства. Он видывал такое и прежде: скорый суд, безотлагательная кара. Но никогда по настоящему не понимал происходящего. И никогда не думал, насколько это бесчеловечно.

«Микаэла, Стэсин, Арта!»

Теперь кокон полностью затвердел. Ему уже ничего не видно.

— Послушайте, — говорит он. — Что бы вы со мной ни сделали, я хочу, чтобы вы знали: я был там. Я видел солнце, луну и звезды. Это, конечно, не Иерусалим и не Тадж-Махал, но это было нечто такое, чего вы никогда не видели и никогда не увидите. Я видел надежду освобождения ваших душ. Что вы в этом понимаете?

Из-за окутывающей его молочно-белой оболочки доносятся монотонные звуки: ему читают отрывки из кодекса, согласно которым он угрожает структуре общества и подлежит искоренению. Слова уже ничего не значат для него. Тележка снова начинает двигаться.

«Микаэла, Стэсин, Арта, я люблю вас!»

— Спуск… Открывай! — глухо доносится до него.

Он слышит стремительное движение морских приливов и отливов, грохот волн о прибрежные скалы, даже чувствует вкус соленой воды. Он ни о чем не сожалеет. Было бы невозможно вновь покинуть здание, если бы ему сохранили жизнь, он был бы под постоянным надзором миллионов неусыпных глаз гонады. И всю жизнь висел бы в межэтажье. Зачем? Так, пожалуй, даже лучше. Хоть немного пожил. Увидел танцы, костер, запах зеленых растений. А сейчас Майкл не ощущал ничего, кроме безмерной усталости и желания отдохнуть. Толчок тележки, и Майкл чувствует, что скользит куда-то вниз…