Сосед не выдержал, поднялся и рванул к выходу. В проходе наступил на ярко-оранжевый фантик.

Гутэнтак с сожалением посмотрел ему вслед, вполшепота насвистывая Бетховена. Наконец-то получилось.

Валентина Мохнюкова разревелась.

- Не трогайте его, - просила она. - Мальчик не виноват.

Она многое переосмыслила, всерьез хотела приласкать: бедный мальчик, пятое-тридевятое...

- Вот именно, - подтвердил А.Я.Померанц, продолжая совершать поступок.

- Он исправится, - зевнул глава крестьянского профсоюза, старательно извлекая из волос перхоть. - Пожалейте соплю зеленую, чего уж там.

По рядам пронесся сбивчивый говорок. В дальнем углу поднялся усатый Фальк.

- Не устраивайте здесь политическую Голгофу! - призвал этот по-своему замечательный человек.

- А я что говорю? - встрепенулся краснобучинский Серохвост. - Я как все, я против насилия.

В зале запахло братоубийственным разговором.

- Вау! - закричал моложавый хрен с лицом бывалого комсомольца. - Окучь зюзю! Свободу слова - надыть!

- Я тебе окучу, - сказал Лисицын. - Я тебе устрою Гоморру. Ты слышал, кто я? Знаешь, с кем я водку-то пил?

- Неужели вы не понимаете юмора? - спросил моложавый. - В ваши-то годы на людей кричать?

- Цыц, - печально сказал Лисицын. - В мои годы жизнь только начинается.

Он снова забыл о чем-то необычайно важном.

На заднем ряду тихонько смеялись циничные журналисты.

- Эх, сарафан, пропади оно пропадом, - махнул рукой Гутэнтак, подбираясь к ним. - Эх, удальцы мои, давай водку пить?

Циничные щелкописцы посмотрели на него с удивлением.

- Это им веселуха, - пояснил усатенький борзопер. - А нам все-таки работа. Сидим тут, конспектируем общественный лабудизм.

- Но сегодня ничего, - признался еще один, молодой-фотокамерный. - Мы думали, съезд как съезд: сядут эти пыльные, разведут занудень. А вот и нет, тут тебе и психи, и беспредел. Такое шоу сразу первополосным пойдет. Нам бы еще эксклюзив у ненормального и рожу его запечатлеть.

- А который тут ненормальный? - заинтересованно спросил Гутэнтак.

- А это который пацан с трибуны, - пояснил фотокамерный. - Хотя, конечно, все они чуть шизые, работа у них такая. И не только шизые. Глава крестьянского профсоюза, как мне говорят, мафиози. Местный такой, поселкового масштаба, но все равно бандит. С деревенским попом на джипе гоняют, телок в баню затаскивают. А вон тот ушастенький раздолбай кажется, педофил.

Он показал на Лисицына.

- А кто они такие вообще?

- По жизни, что ли? - усмехнулся усатенький. - Да так, псевдополитическая шпана. Их профсоюзы сто лет как распущены, а они по дури все равно собираются. Не могут, наверное, без этого, вот и косят под депутатов. Про актуал-консула дурное не говорят, вот он их дурдом и не трогает. А политических механизмов у съезда ноль, я уж не говорю про экономические.

- Стало быть, они просто так?

- Ну да, трезвонят. Тут половина за секс-шопы, а половина за Сталина. Вот и выясняют, что ломовее. В стране давно уже другая эпоха, марсианский строй. А они не могут решить, как нам быть с синагогой и приватизацией туалетов, роют правду и колупают эмиссию. Во всем ищут моральный смысл, даже в минете. Делают вид, что последняя защита народа.

- А зачем они называются профсоюзы?

- А хрен их знает, - признался фотокамерный. - Молодежь и слова такие забыла. У них было семь идей, как свою шарагу назвать: собор, сходняк, советский союз, фронда, ложа, вече и профсоюзы. Долго думали, решили, что последнее презентабельнее.

Гутэнтак радовался, что узнавал такое новое и занимательное. Даже улыбаться стал.

- А между собой, наверное, спорят?

- Я же говорю: половина за либералов, а половина за батьку. Но это они вид делают, что полемизируют. Им бы собраться да порыдать. О народе, конечно, не о себе. В этом они всегда соглашаются, а ничего другое и неважно. У них, если вдуматься, только две серьезные идеи - причем для всех общие: для белых, для красных, для педофилов. Во-первых, они считают, что народ наш плохо живет. Это, так сказать, идея открытая. За нее не расстреляют, вот они ее и балакают. А второй мысль, что во всем виноваты консулы. А поскольку за это вешают, они ее, так сказать, подразумевают. Собираются ежемесячно и начинают подразумевать. А вслух говорят, что виноваты экономические трудности. Каждый раз принимают программу, как с ними бороться. Загибин аналитический центр учредил, подпольный, правда, при теневом курултайском горсовете. А Лисицын в Женеву съездил, купил там на толкучке у доктора Миллера пару листиков, назвал их плодом Института Европы и приволок. Сейчас они две программы совместят, примут как положено и разойдутся. У них по фракциям уже все закончено, Загибину только речь толкнуть. А дальше проголосуют и разбредутся. Они уже домой собрались, когда ненормальный вылез.

- Это точно, он ненормальный, - хохотнул Гутэнтак. - А давайте все-таки водку пить, сарафан мое в околоточный?

- Нам нельзя, - печально сказала молодая дама в пятнистом свитере. Нам бы эксклюзивчик и мордулет этого Иисуса. Вы лучше с ними выпейте, у них жизнь халявная.

- Хорошие бы ребята, бодунец мою на трандец, - сказал Гутэнтак. Пиванул бы я с вами в скатерку, только не туда, видать, баламуть. Вот и судьбина моя посконная.

- Знаете что? - предложил усатенький. - Чтобы материал уж точно первополосным был, сходите-ка на трибуну и загните все это там. У нас, как вы видите, нынче модно на трибуну ходить.

- Не-а, - он расквасил лицо в улыбке придурка. - Не созрел я на такие дела. Вот как почую в себе силу духовную, так и двину. Будет вам тогда от меня, яшкин воз на хлебосол кочергой!

- Наверное, будет, - по-доброму сказал фотокамерный.

- Но я вам, дружбаны, удружу, перемол мне на самокат, - расплывчато пообещал Гутэнтак. - Я, как никак, Христу тамошнему школьный брат. Ежели вам до эксклюзива дела, могу его на ошейник насадить да пред ясны очи, как недомута. Будет вам тогда мордулет и полная исповедь. Лады? Вот как его пинком отпроводят - так я вам его и заволоку.

Тут щелкописцы бросились его благодарить, набиваться в други и задавать вопросы самого занудного содержания (они умеют): кто, да почему, да по какому случаю? Гутэнтак дебильно косился и бурчал афоризмами, но удивительно невпопад. Например, на вопрос, где он родился, Гутэнтак чистосердечно сказал, что мертвые сраму не имут и т.д.

Зал провожал Мишу сидя и без оваций.

- Да ладно, я иду, - соглашался Миша. - Я уйду, но дети мои придут. Не мир я принес на землю, ох, не мир. Будет вам большая заруба. А за ваше непонимание пусть Господь простит. Одно хоть запомните: любовь и только любовь, нет ничего прекрасней любви. Будет любовь - будет и остальное.

Наиболее добрые смотрели на него с теплым сочувствием, а кое-кто даже махал платочками и продолжал качать головой.

- Иди, щенок, не оглядывайся, - провожал его вице-президент Союза налогоплательщиков Загибин (в глубине души он рыдал от собственных слов).

- Не плачь, мальчик, - напутствовала его Валентина Мохнюкова, хотя мальчик пока не плакал (однако женское сердце может предположить все!).

- Хотели как лучше, а получилось как всегда, - философски сказал краснобучинский нострадамус и делегат Терентий Кимович Серохвост (через полгода он разбился в аварии, но уже сейчас знал об этом прискорбно-неизбежном событии).

- Кое в чем ты прав, - задумчиво бормотал А.Я.Померанц. - Уж не ты ли? (надо заметить, что А.Я.Померанц был на удивление легковерен, и немало тем славился).

- Вернемся к повестке, - торжественно провозгласила носатая, попирая локтем президиумное сукно (ее никто никогда не трахал, и от этого ее нос становился еще печальней... и так с каждым годом: Михаил Шаунов видел ее беду и сильно сочувствовал).

- Устроили тут Голгофу, - шипел близорукий и по-своему примечательный Фальк (каждую неделю он писал в ООН доносы на всех коллег, за что его презирали в ООН, но очень уважали коллеги: они дали ему кликуху левозащитник).