Я, слизняк, свыкся с мыслью, что эти братцы - и есть посланники той непостижимой разумом сущности, которая зовется смерть...
Разве эти ничтожества могут претендовать на звание: посланник вечности?!
Безусловный животный инстинкт: ж и т ь - не пропал, не растворился под прессом боли и прочих уничижающих упражнений.
Пропало иное, - страх мгновенного несуществования сейчас, - здесь, сию секунду.
Страх перед мигом небытия исчез с такой странной неуловимостью, точно трусливый единственный свидетель...
Я, наконец, понял, каким могущественным преимуществом я наделен...
В сущности, преимущество мое перед этими ночными непрошеными тварями - одно. Но зато какое!
Этим существам, по привычке обряженным в человеческие оболочки, - им, вечным смертникам никогда не постичь, что такое есть русская недотепистая интеллигентская суть, - само существо русской простодушной души бессеребренницы...
Не случись этой аллегорической ночи, - я бы не решился тревожить втуне столь не повседневные понятия, предполагающие некоторую литературную высокопарность, возможно неуместную пафосность...
Ничего подобного! Всё к месту. Всё ко времени.
Преимущество мое в одном: в абсолютной свободе собою.
В моем личном подчинении находился мой разум.
Моя внешне поверженная человеческая сущность, которая зовется душою, пока еще (слава Богу) довлела над моими эмоциями, над мозгами. Сердце и голова были в моем распоряжении.
Эта невообразимая позорная ночь станет моим звездным часом.
Эта нечеловеческая ночь вернет мне - самого меня!
Возвратит мне - меня...
Меня, привыкшего прикидываться около послушным столичным обывателем. Обывателем, давно растерявшим почти все свои более-менее приглядные черты русского интеллигента.
Интеллигента в третьем поколении.
Интеллигента, прежде всего по мироощущению, мировосприятию, по способу существования...
Интеллигента, служащего нынче не за идею, но добывающего приличные наличные "престижной" службой в частном коммерческом Банке с характерным новомодным новоязовым прозвищем: "Русская бездна"...
Я, нынешний интеллигент, с элитарным образованием и обширными элитарными познаниями в элитарной области...
Я, примерный рядовой служака, в качестве охранника-оператора, отбывающего (сутки - два дня отсыпа) смену внутри основного подземного бункера - депозитарного хранилища частных сокровищ: "черных" валютных касс, драгоценностей, слитков золота, ценных бумаг...
Я - добровольный сторож невидимых мною, а впрочем, и невиданных сказочных банковских ресурсов и прочих частных сокровищ, неизвестно откуда взявшихся, - из ничего...
Разумеется, вещественные эквиваленты этих "ресурсов" всем, и мне в том числе, доподлинно известны и знакомы: недра, земля, строения, людские ресурсы: мозги и руки, - при недавней советской власти как бы ничьи, как бы государственные, как бы всеобщие - принадлежащие всему тихо одураченному, тихо спивающемуся, тихо деградирующему народонаселению, мыкающемуся и скверно оседлому (за исключением малой в основном околичной русскоязычной части) на необъятных, неохватных цивилизаторским чужезападным завидущим оком, имперских русских просторах...
Я вроде добросовестного, профессионально натасканного пса сторожу экспроприированное имперское добришко.
Сторожу уже вторую осень, старательно отрабатывая достаточно калорийную миску похлебки.
О моем хлебном теперешнем месте осведомлены два существа: бывшая жена и Фараон, который до сих пор весьма негативно воспринимает мои (всегда неожиданные, а, следовательно, подлые) отлучки на целые сутки.
Моё, так сказать, тяжелое саркастическое отношение к месту службы зиждется не на идейной платформе легального посткоммунистического куража (в сущности, когда позволено орать, рисовать-тащить красные транспаранты - это уже не кураж), а всего лишь блюдя смысл известной киношной реплики знаменитого актера Петра Луспекаева, создавшего образ истинного русского человека: "За державу обидно..."
Да, мне стыдно и обидно за себя, что меня (пусть и бывшего интеллектуального труженика), русского интеллигента запросто можно унизить, говоря ихним новорусским сленгом - наехать, уничтожая словесно, уничтожая пакостными действиями...
Замерший, замерзший, внешне окаменевший, я не воспринимал с той недавней (еще минуту назад) лютой яркостью небрежно скользящую, упружистую, запашистую струю, удовлетворенно покрякивающего "мальчика". Мальчика на побегушках...
Эта поливочная процедура дала совершенно нежданные для пришельцев всходы...
Я окончательно созрел для ответного непредусмотренного боевого действия.
Я готов был преступить известную заповедь Иисуса Христа...
О соответствующей статье Уголовного кодекса вообще не вспомнил.
До последней минуты я пребывал в некой перманентной амнезии.
Мне точно некий добрый чудесник открыл глаза после недоброго прерывистого сна-забытья.
Я со всеми зрительными и обонятельными подробностями вспомнил чрезвычайно важное, поистине бесценное...
Господи! - только бы это не сновидение...
У меня должна, - должна! быть эта игрушка. Игрушка системы... Я почти добрался (пока мысленно) до заветного схрона - тайник между стеной и кроватью.
Там к матрасу должна быть приторочена облезлая вохровская кобура, утяжеленная милейшим старинным стрелковым оружием: наганом с полностью укомплектованным боевыми патронами потертым барабаном.
Собственником этого грозного вооружения я стал недавно. При весьма мистической и вместе с тем рядовой ситуации.
Однажды днем, услышав дверной звонок, я подошел к порогу, и, не удостоверившись в глазок: кто же звонит? - тотчас отомкнул замок и распахнул дверь. И - оторопел...
Именно - оторопел, впав в некий непредумышленный ступор. Не испытывая при этом ни малейшего волнительного беспокойства. Хотя бы следовало образоваться вполне понятному обывательскому страху.
По ту сторону порога находился видавший виды, обрюзгший, заросший обширной "кучерской" бородищей, субъект неопределенного возраста и занятий. Правда, насчет незанятости я некоторым образом погрешил. Правая землистого колера рука субъекта была полностью занята некой штуковиной.
Черный зрачок этой подержанной металлической "игрушки" мелко дрожал, вперившись в область моего мирного, задрапированного тельняшкой, живота.
Самое примечательное, что никаких дразнящих признаков ужаса за целостность своей бесценной холостяцкой жизни я не испытывал.
Так, обыкновенное ленивое недоумение обывателя, потревоженного, так сказать, с какой-то стати.
-Вы, собственно, к кому? - с вежливой терпеливой миной поинтересовался я, полагая, что грабить или убивать меня, нет никому никакой пользы.
- Бога ради!.. Здравствуйте! - ответствовал, довольно приятным, слегка надтреснутым тенором, незнакомец, тараща, унизанные кровяными прожилками, глаза, один из которых изучал собственную примятую переносицу.
- Здравствуйте, коль не шутите. Вам собственно...
- Бога ради, не пугайтесь! Судя по вашей двери, вы жилец малообеспеченный. Суть - интеллигентный...
В самом деле, дверь у меня старая, можно сказать, допотопная. Из прессованной древесной дряни. Требующая некоторого косметического ремонта, покраски. В районе старого недействующего замка, основательно покрошенная, примятая фомкой жэковского слесаря, отчего имею мелкий бесплатный круглогодичный нудноватый воздухообмен - сквозняк.
После комплимента относительно своей родной двери, я проникся некоторой симпатичностью к вооруженному мямлистому незнакомцу. И попытался изобразить на лице подобие культурного конфуза, и даже заинтересованности:
- Весьма тронут вашим заявлением. Чем обязан, если позволите?
- Бога ради, простите за вторжение!
- Прощаю. И весь внимание.
Незнакомец вдруг оторвал от моего смиренного лица свои, неглубоко укрытые в мохнатых подбровьях, примечательные глаза и обратил их на боевой подрагивающий вещдок.
