— Саня, ну посмотри в глазок.
— Это унизительно… ну ладно, ну-ка отойди. А если ты убил моего друга и напялил на себя его кожу?
— Ну хочешь, я ушами пошевелю? Смотри.
— Ой, Петя! — Гурский открыл дверь и обнял Волкова. — Как же я тебя сразу не узнал? Но знаешь, в наше время необходимо постоянно быть максимально бдительным. А то, ты не поверишь, такие истории бывают, стоит открыть дверь, а тебе тут же тюк по голове, и готово дело. Я, например, так никогда не поступаю. Пошли…
Они вошли в комнату и уселись в кресла.
— Ну как? — спросил Волков. — В кондиции?
— Нет, Петя. Еще нет. Без компании тяжело. Необходимо общение, а так в сон клонит. Но кое-какие мысли уже есть. Вот, пожалуйста, — и Александр указал рукой на развернутый телевизор со снятой задней крышкой.
— Да, слушай, действительно…
— А как? Нет, ну а как? Работаем. Будь спок.
— Паркет вскрывать будешь?
— О! Это мысль. Не исключено… А впрочем, что это я все о себе да о себе. Ты-то как? Не хвораешь?
— Слушай, дай-ка я тоже выпью, день сегодня… да и на тебя смотреть больно.
— Выпей, Петя, выпей. Но не налегай на стратегический запас, мне еще с ним работать и работать.
— Может, пельменей сварить? — Петр вернулся из кухни со стаканом.
— Не кокетничай. Сырок вот — закусывай. За победу?
— За нашу победу.
— Ну так и что? — Гурский выпил, взял ломтик сыру, занюхал и положил на место. — Как там на фронтах?
— Сейчас. — Волков выпил полстакана водки, зажевал сыром, прикурил сигарету и, чуть расслабившись, попросил:
— Подожди чуть-чуть… Это же просто чума какая-то.
— И почумее видали.
— Ты когда-нибудь замечал, что у меня умные глаза?
— Буркалы и буркалы. А что — барышня оценила?
— Мужик.
— Петр… Ты меня пугаешь. Нашего же большинства и так все меньше и меньше. Ты же офицер, в конце концов. Держи себя в руках.
Где-то очень высоко в прозрачных небесах над застывшим в своей зыбкой неподвижности городом Святого Петра мелодично динькнула полночь, но таинственный звук этот совпал во времени с «диньком» открывшейся крышки волковской «Зиппы» и остался незамеченным ни городом, ни самим Волковым, прикурившим очередную сигарету, и, конечно же, его не заметил агностически настроенный к виртуальной, по его мнению, природе реальности белых ночей Адашев-Гурский.
— Ну вот… — Волков расстегнул пиджак и вытянул ноги. — Саша, ты себе не представляешь, насколько трудно что-то там из себя корчить. Да мне проще было его застрелить.
— Был достоин?
— Помнишь «Мертвый сезон»?
— Это шпионские страсти с Банионисом?
— Ну да. Там еще все крутилось вокруг газа такого, которым из нормальных людей можно было служебных придурков делать. А заправлял всем проектом некий доктор Хасс. Его Банионис и выслеживал.
— Так вот этот наш Валерий Алексеевич и есть «доктор Хасс»?
— Этот чуму покруче замутил. Под воздействием его препарата полное изменение личности. И еще про чистую науку втирает, пидор… И вот эту-то самую ерундовину мы ему и должны вернуть.
— Да… Тут, Петя, просто необходимо выпить.
— Не вижу повода… для отказа. Волков налил водку в стаканы, разломил пополам оставшийся кусок сыра и задумчиво произнес:
— Прямо твоя Сцилла и Харибда.
— А может, плюнуть? Вернем не вернем, одинаково хреново получается. И еще неизвестно, что хреновее.
— Если б он один в этом деле был… А то ведь там уже и препарат где-то в Европе засвечен, и деньги в проект вложены. Да и я засветился. Почикают нас, Саша.
— А может, не достанут?
— Эти — достанут.
— Значит, если вернем, у нас с тобой, так сказать, моральные утраты и угрызения совести. А если не вернем…
— Доходит постепенно?
Гурский устало склонил голову набок и задумался.
— Утомила меня, Петя, история эта — сил моих нет. Выбирай, не выбирай — оба варианта хуже получаются. Да еще и тебя втянул… Может, лучше мне погибнуть в открытом бою? Я ведь воински обучен, ты же знаешь. Только покажи, куда целиться.
— Да некуда показывать.
— Так пидарас-то, который тебе про чистую науку втирал?
— Нет его. А завтра у него вообще аэроплан за кордон. Но, если мы ему футболку не вернем, он, Саша, нас достанет. Отвечаю.
— Да кто он такой-то, этот Валерий Алексеевич?
— Объясняю. Была в Москве шарашка гэбэшная, и делали они всякую психотропную лабуду. Ближе к нашим временам их закрыли. Но какой-то там гений, вроде того, что осмий тут у нас на даче делал, получил такой препарат, что просто туши свет. Короче — лекарство от безумия. Полное изменение личности. Из подонка — мать Терезу, и наоборот. Представляешь? А наш с тобой Валерий Алексеевич — его бывший начальник. Этот гений его зовет и показывает, что скомстролил. Тот опупел, послал каплю в Европу, там вообще на уши встали. «Езжайте, говорят, комрад, к нам. У нас тут ружья кирпичом не чистют». А тот, который изобрел, хочет нашу научную общественность осчастливить. Ну, тут, как я понимаю, Валерий Алексеевич его грохнул, а лабораторию спалил. И остались у него на руках бумаги, в которых он ни уха ни рыла, да два компонента. Один — ерунда, а во втором вся суть. И вот этим вторым компонентом он футболки и пропитал, чтобы вывезти. Но все дело в том, что количества для получения препарата нужно ровно столько, сколько содержится во всех футболках. Иначе компоненты неправильно соединятся, и ничего не выйдет.
— Совсем ничего?
— Ну, что-то выйдет, наверное. Например, пирамидон.
— А чем им плох пирамидон?
— Ну, тут, понимаешь, чистая наука, третье тысячелетие, движение человечества вперед, так сказать, в общепланетарном смысле…
— И мы должны поспособствовать? Невзирая на узкособственнические великодержавные амбиции и приоритеты?
— Типа того. Чистая наука не знает границ.
— Ну… За науку?
— А давай…
— И что сулил?
— Да, говорит, не сомневайтесь, достаточно будет.
— А сумму конкретную?
— Нет. Он те деньги, что Леве обещал, нам отдаст.
— А. если это мало?
— Так они же — грязные. Это же государственная тайна. Мы же Родину продаем.
— Ну и что. Я, может быть, и не возьму. Но все равно обидно, когда тебе предлагают Родину продать за «фу-фу».
— А мы за «фу-фу» и не отдадим. Мы сначала посмотрим. И вообще… не отвлекайся. У тебя она, Сашка, здесь где-то. Ты напрягись. Поищи.
— Да я ее с детства ищу. И напрягаюсь всем своим существом.
— Кого?
— Да Родину. Чувствую, что здесь где-то, а руку протянешь — и весь в дерьме…
— Ладно, Феофилактий, давай еще на посошок, да я поехал. Завтра, кстати, уже человек от него будет. Не найдешь — придется воевать.
— Вот так?
— Вот так.
Волков выпил водки и встал из-за стола.
— Ну, пока. Запирайся покрепче. …Звонки телефона в квартире Петр услышал еще на лестнице.
Телефон звонил и звонил, пока он вставлял ключ в замок, отпирал дверь, запирал ее за собой, пока прошел в гостиную, пока включал свет и снял, наконец, трубку.
— Слушаю.
— Петя?
— Нет, с вами говорит Маргарет Тэтчер мужским голосом по-русски.
— Чего делаешь-то?
— Да вошел только. А что?
— Да так. Я тут сижу, выпиваю-закусываю. Дай, думаю, тебе позвоню. Узнаю, как дела, что делаешь, а то тут у меня подружка наша объявилась, ей тоже интересно.
— Это которая? Беленькая такая?
— Ага.
— Так, может, я подъеду? А то она тебя, пьяного, динамит вечно, опять слиняет, а так — хоть у меня шанс будет.
— Не-ет, Петь. Мы с ней уже спать укладываемся.
— А где пропадала-то, не говорит?
— Завтра расскажу. Ой!.. Она холодная. Все, Петя, спокойной ночи. Роджер.
…Собственно говоря, описывать пробуждение Александра Васильевича Адашева-Гурского не имеет никакого смысла.
Люди, которым доводилось выпить накануне практически без закуски где-то около полутора литров водки, живо представят себе весь букет психофизиологических ощущений, включая панические и судорожно-паралитические потуги рассудка определить — кому он, собственно, принадлежит?
