- Чего это они?

- Как чего? - Удивилась она. - Да ты только глянь!

И он увидел. На плотном песчаном дне в нескольких сантиметрах от поверхности впритык друг к другу почти неподвижно сидели тысячи неподвижных тел, и отражением фейерверка в воздухе горели бесчисленные красные фонарики в воде, а выпуклые глаза существ тускло отсвечивали зеленым. Охваченный незнакомым азартом, он потом даже припомнить не мог, как в его руках оказался большой сачок, а сам он присоединился к охотникам. Глаза поспешно выбирали стайку добычи покрупнее, затем следовал довольно неуклюжий поначалу и все более уверенный потом рывок сачка, - и груда добычи осторожно вываливается на широкое скользкое полотнище расстеленной в траве ткани, к куче добытого прежде и другими, в шорох, роговое постукивание и копошение живого лима, крупного членистого существа длиной с хорошую сардельку, вроде-рака-только-без-клешней. Другим отличием было то, что в отличие от рака лим был совершенно беспомощным на земле и не ползал, а только копошился, да хлопал широким хвостом. Вершина прибрежного холма, пологим горбом выпирающая из огненного карнавала Ночи Света, казалась угрюмой в своей темноте, только на самом верху рвались в небо рыжие языки огня, и по траве среди заполошных бликов метались исполинские тени. Азарт не иссяк, и не стало меньше добычи, а просто некуда стало ее складывать, а охотники нехотя вылезли из парной воды и, увязав, поволокли тяжелые, мокрые, шуршащие узлы наверх, - туда, где пылал огонь, а на поверхности воды в котлах бурлила густая зеленая пена от трав горьких и трав душистых с крупной розовой солью из небольшой копи возле самого Сокэй-Ман. В этот-то пар, запах, в это бурление вывалили добычу и сели, терпеливо дожидаясь скорой готовности. С хрустом разломив пунцовый панцирь, он осторожно попробовал мясо первой жертвы, но в дальнейшем сбился со счета, захлебываясь солененьким соком, текущим по светлой бороденке, медленно хмелея без всякого вина и временами оглядываясь вверх, как оглядываются обыкновенно назад, к кажущемуся взгляду в спину, потому что это вновь и вновь доказывало, что вокруг - вовсе не Земля, и совсем-совсем другие звезды над головой складываются в совсем иные узоры, а внизу - все растущий в высоту световой карнавал. Да вот еще, - по правую руку сидит молчаливый, задумчивый, грустный Некто, длиннейшие узловатые руки протянувши далеко перед собой, а из углубления на широком бугре выше переносицы подслеповато щурится в темноту третий глаз, невеселый, чуть слезящийся и вроде как слегка невменяемый. Да, сосед производил впечатление чувствующего себя несколько чужим в этой компании, но и рядом с ним так же, как и с другими высится объемистая груда разломанных пустых панцирей. А руки лежат как будто бы отдельно, как будто про них забыли, лежат, как боевые молоты, тяжелые, бугристые, с узловатыми длинными пальцами числом пять... зато сразу же видно, что они с легкостью, словно цыпленку, отвернут голову любому супостату. Конечно же, интересно - кто, так ведь не спросишь... Впрочем, по какой-то причине его сейчас куда больше интересовало, где находится его спутница. Чушь конечно, она у себя дома, опасных зверей в Стране Цирлир не водится, люди кругом - без черных затей, а все равно чувствуется непрошеная ответственность за спутницу. Впрочем, - вот она, блестящие глаза, в которых пляшет багровое пламя, видны совсем близко, словно ищут его. Меж тем за время этого первобытного пиршества море светящейся пыли медленно затопило и холм, окружило место трапезы кольцом и злобно посверкивало на них первыми бегучими огоньками. И кто-то уже заулюлюкал и, с неуловимой скоростью разоблачившись, стремительно, головой вперед бросился вниз, и отыскались последователи. Голые тела неслись подобно кометам, оставляя за собой широкие, медленно меркнущие полотнища зеленого мерцающего света. Даже сверху было видно, как, слетев с холма, они мчатся вдоль берега туда, где, очевидно, было более подходящее для купания место. Он все-таки медлил до последнего, пока не вошла в соблазн прежняя его спутница, а он не побежал за ней следом.

Свежайший, с беспримерной жестокостью сваренный живьем лим, казалось, вовсе не обременял живот, тяжести, нередкой после обильной пищи, не было и в помине, а только легкое опьянение, возбуждение и огонь в крови. Да нет, есть лучшее слово - упоение. Как давеча в Тенетах тело стало почти невесомым, вес остался просто так, - чтобы чувствовать силу и упругость неутомимых мышц. Люди, бросаясь в воду, вспыхивали ярким фосфорическим блеском, и след за ними долго не гас, во рту было сухо от волнения, в голове стоял слабый все возвышающийся звон, а перед ним стояла одна цель, - как добычу догнать, настичь, и будь, что будет, но она уже была в воде, и видно было невооруженным взглядом, что не ему - соревноваться с нею в плавании... А, живем один раз! Вовсе никудышный до ухода своего из отчего дома пловец, теперь он пронизывал воду, как тюлень, широко загребая руками и сосредоточенно держа в прицеле плывущую впереди добычу. Раз - она добралась до мелководья, вильнула за тростниковую гривку, исчезла, а потом послышалось чуть сумасшедшее: "Эй!". А в воздухе тем временем снова что-то изменилось: из вдруг вспыхивающих огненных точек расходились, расплываясь и слабея, яркие световые круги, и в ответ кружилась все сильнее голова, и сердце готово было остановиться, но он продолжал погоню за мелькающей то тут, то там тонкой девичьей фигурой. Через мелководья - в фейерверке пылающих брызг, через глубокие места - в холодном огне прозрачной воды, через упругие стебли напролом, а кольца все умножались в числе, переплетались, извиваясь, словно живые и единые, пронизывали воздух изощренными переплетениями огня, иероглифами с зыбким изменчивым смыслом, грезами о слиянии с вечной Стихией огня. Что-то трепетало у него внутри, восторг нарастал, становясь почти нестерпимым. Оглушенный, вдруг потерявший стремление, он теперь блуждал наугад, безотчетно, безбоязненно, пока душа его, исторгнутая и взятая взаймы колдовством Ночи Света, не покинула бренного тела, что повалилось на мелкий, мокрый, белый песок Страны Цирлир. При этом охотник довольно много потерял, потому что не видел и не чувствовал, как счастливо избежавшая загона добыча его обеспокоено вернулась. Он не чувствовал, как мокрую длинноволосую голову прижимают к мокрой голой груди, как целуют в незрячие глаза.

Беспамятство его незаметно перешло в сон, а проснулся он только утром в апельсиновом свете здешней зари, когда среди тростника еще прятались остатки утреннего тумана. Лежа на высоком дощатом помосте под легким навесом, без сил, он угрюмо думал о смысле вчерашнего. Да неужели же любые возвышенные стремления и духовные искания в конце концов так и сводятся к наслаждениям сильного и неутомимого тела? И жизнь вечная, вечная молодость, атрибут и привилегия богов, сводится, в пределе мечтаний, в МАТЕМАТИЧЕСКОМ пределе своем, - к экстазу? К чему-то вроде, - скажем так, - непрерывного оргазма? Господи, да если это так, то к чему же Тебе нужно было создавать разум? И, если продолжить логическое развитие этой темы, - зачем Тебе вообще было нужно вытаскивать из абсолютного, беспамятного небытия сами предпосылки этого самого разума, если он только и стремится туда, к черно-огненному, бездумному, ослепляющему и оглушительному восторгу, что обрывает всякое восприятие? А, однако же, это не просто логическое развитие темы, это развитие ТОЙ САМОЙ темы, и он лучше кого бы то ни было знает, как это выглядит при достаточном приближении. И чего, собственно, он так уж разошелся, - чего было-то ? А ничего и не было, а если Он находит нужным награждать своих тварей, то в этом больше мудрости, чем во всех их рассуждениях на эту тему. А, собственно, не в этом ли и заключается смысл аскезы? Того, что чэньчун Лэньпоче иначе, по-своему, называл Малым Искусом? Люди сознательно отказываются от всего, обычно именуемого радостями жизни, от чувственных удовольствий для того только, чтобы выяснить, какие стремления возникнут у них самих при этом условии, да еще через сравнительно долгое время? Выходит, исходный, многими позабытый смысл всего этого именно такой? И иначе - никак? Получается странная аналогия с аналитической химией: точно так же, как химик отделяет от смеси чистое вещество, чтобы выяснить его собственные свойства, подвижники стремились, с разным успехом, выделить из человеческого существа в чистом виде исключительно то, что отличает человека от всех живых существ. Да, опять совпадение с тем, что говорил декан: прежде всего определить истинную цель. В данном случае - определить, что составляет собственно-человеческие, от всех других отличные цели. Что ж: вопрос о пригодности средств стоит отдельно, а сама по себе цель заслуживает определенного уважения. По ходу этих, и кое-каких иных рассуждений кровь в жилах начала двигаться заметно быстрее, он шевельнулся и оглядел себя. Тело его было укрыто подобием плотного зеленого войлока с торчащими из него тоненькими стебельками, кое-где даже пустившими крохотные листочки, рядом лежала аккуратно свернутая одежда, а внизу, сквозь щели редкого настила виднелась вода одного из бесчисленных мелких озер Страны Цирлир. После буйного помешательства минувшей ночи все, окружавшее его сейчас, казалось особенно реальным, определенным, прочным, со строго очерченными контурами. И тростники, - точно, как в том самом сне с надлежащей поправкой, - казались начертанными бестрепетной и беспощадной, как десница самурая, рукой художника средневековой Японии, когда каждая метелка - единственно-возможным, исполненным недоступного изящества ударом кисти. И тем же изяществом уникального, гениальной случайностью веяло на него этим утром от очертаний тонко прорезанных берегов этого озерка и соседних к нему. И вся картина здешнего утра, вовсе лишенная роскоши, вдруг показалась ему просто мучительно-прекрасной. Впрочем, уместный намек на роскошь все же был: тон лилового неба твердо обещал жаркое безветрие истинно-летнего дня, лучшее, что вообще может предложить человеку прохладная и тенистая Страна Цирлир. К низкому мостику у самой воды вела легкая деревянная лесенка, на брусчатых перекладинах которой сушились, застыв в неподвижности, тонкие сети, а у мостка застыли, словно нарисованные, две легкие, как опавшие листья, лодки. А поднявшись на ноги, он тут же возвысился и на миг показался себе великаном от высоты, с которой бросил теперь беспомешный взгляд на плоский водяной мир вокруг. Тут где-то под его ногами едва слышно плеснуло, и в мостик ткнулась еще одна лодочка, в которой сидела та, кого он так и не догнал минувшей ночью. Теперь на ней была свободная рубаха без рукавов и широкие, до середины икры штаны, пламенеющие буйными красками осенних листьев. Миг - и она уже карабкалась вверх по лестнице, прижимая к груди объемистый пакет.