Мы снова достали стаканы, и я продолжил мрачно:
- А ведь спустя тридцать лет поедет какой-нибудь поезд в Волоколамск, и будут в нем потасканные люди вспоминать про анашу, будут катать глаза под лоб и спорить о цене корабля, будут бормотать о былом в неведомые телекамеры. Мы, поди, не увидим этого безобразия.
И мои спутники, глотнув и занюхав, радостно закивали головами: да, да, не увидим.
СЛОВО О ЛЮДОЕДАХ
Я люблю смотреть телевизор. Это довольно сильное признание, потому что сейчас модно признаваться как раз в противоположном. Сейчас модно смотреть в мониторы или просто в окно. Телевизор становится в глазах интеллектуалов уделом плебса. Между тем телевидение есть за что ругать. Но ругать телевидение вообще - занятие зряшное, вроде как ругать молодежь.
Я и не буду его ругать.
Зато я буду рассказывать о людоедах. И тех книгах, что пишут людоеды.
Потому как сейчас людоедов начали резво издавать. Вышла книга под названием "За стеклом: откровения Оли и Дэна"; как вечная пара - Пакин и Ракукин - появились книги Сергея Сакина "Последний герой в переплете" и Ивана Любименко "Как остаться живым в пасти быка".
Это совершенно нормальная стадия коммерческого проекта, когда он, состоявшись, распространяется на спичечные этикетки, пакеты с соком, книжки наконец.
Вон со "Звездными войнами" и круче было.
Но суть в том, что проекты эти по большей части людоедские.
Участвующие в них персонажи на пути к морковке постоянно кого-то едят. Причем этот кто-то - их товарищ. Вот они, участники шоу, собрались в круг под софиты, выбежала перед ними тетенька с металлическим стервозным голосом - и ну они друг друга жрать. С той же невозмутимостью, что и пара зэков, прихвативших в побег собрата. Зэки, задурив голову молодому недоумку, жуют корм, который так и зовется по фене - "корова". Зэки хотят жить, их ведет по тайге угрюмый волчий закон.
А телевизионных героев зовет не "зеленый прокурор" побега, а буржуазная морковка. И под разными софитами, за стеклом и в тех местах, где стекол вовсе нет, участники едят друг друга. И это не радостное соревнование, а волчий лагерный закон: "Умри ты сегодня, а я завтра".
Неважно, что болтается перед участниками, - миллион, ключи от квартиры, выгодный контракт, - они добровольно жрут. Жрут, жрут своих же. И никому из этих людей внутренний голос не нашептывает голосом знаменитого фантастического кота: "Не советую, молодой человек, съедят". Потому что игроки загодя отвечают на это: "Меня - завтра, зато сегодня - я".
В книгах все это видно лучше, чем на экране. Книги - как отчет путешественника. В них путешественники - а все эти люди путешественники, даже если безвылазно сидят в гостинице, - оправдываются.
С экрана оправдательная этика уже пролезла в книжную индустрию. Факт свершился.
Почему я должен все это безобразие читать?
Не надо мне рассказывать про этих людоедов. Потому как глянешь на какой-нибудь обитаемый остров - красота. А присмотришься - сидит там в кустах Повелитель мух, а по берегу бродят людоеды.
Не надо обработанных редактурой воспоминаний стеклянных людей: "Непосредственно сейчас, при написании этой книги, у меня стал проявляться интерес к авторской работе. Хочется глубже понять, как происходит написание произведений. Прочитав эту книгу, вы, надеюсь, окунетесь в мир интересного и сами сможете представить себя на месте участника проекта"... Не надо чудовищно косноязычной, похожей на графоманскую фантастику советских времен книжки Сакина, где все герои живут под номерами ("На носу их лодки сидела его 2-а. Она поднялась, поддерживаемая дружелюбно улыбающимся 11-и, и прыгнула в протянутые руки 1-с"). Не надо кривой сентиментальности книжки Любименко.
Это не литература, это отчет о большой жратве, празднике каннибалов.
Мне будут говорить, что людоедство - непреложное свойство популярности. Мне будут говорить, что это необходимый камень в фундаменте строительства светлого капиталистического завтра.
На это я отвечу, что очень популярный, отнюдь не элитарный писатель, живший в совершенно капиталистической стране, написал книгу о людях, тоже проводивших много времени на свежем воздухе и тоже неравнодушных к богатству.
Как-то они переправляются по горной реке, обливаясь потом от страха, а затем переправляют своего случайного знакомого.
Дальше происходит вот что: "Брэк сделал попытку вручить Киту пятьдесят долларов и, потерпев неудачу, предложил эти деньги Малышу.
- Чудак человек! - ответил Малыш. - Я приехал в эти места, чтобы выколачивать деньгу из земли, а не из своих же товарищей".
ИГРА В БОГА
... книгу, если от нее ждешь чуда, следует читать дважды. Один раз следует прочитать в молодости, пока вы моложавее героев, второй раз - когда вошли в возраст и герои книги стали моложе вас.
Тогда вы увидите их с обеих сторон, да и они смогут учинить вам экзамен с той стороны времени, где оно стоит. Это значит, впрочем, что иной раз бывает вообще поздно читать какие-то книги, равно как иной раз бывает вообще поздно идти на покой...
"Пейзаж, нарисованный чаем".
Я дочитал Фаулза ночью, и, помню, волосы мои зашевелились. Было действительно часа три ночи. А читал я его четыре дня, а читал тогда много: по книге в день. Я читал Фаулза, забросив дела, медленно, будто занимаясь любовью с любимой женщиной, читал под звуки Баха. Дело было не в обычной связке Баха с чем-то особенно возвышенным, характерной для массовой культуры. Просто я тогда вступил в Баховское общество, не то, главное и международное, а маленькое и свойское, похожее на клуб любителей рыбной ловли.
Это чтение было ритуальным. Вернувшись вечером домой, я вминал кассету с Бахом в скрипящий и жужжащий магнитофон и погружался в "Волхва". Название это (исконное - "Magus") было труднопроизносимо в московском метро:
- Волхов? Волков? А? Что? Я не поняла...
И собеседница откачивалась в сторону - в такт движению подземного вагона.
В рукописи, кстати, роман назывался "Игра в бога". Сюжет романа следующий: молодой англичанин, окончивший Оксфорд и оттого c иронией глядящий на мир, приезжает (перед отъездом из Англии испытывая сильную любовь) на некий греческий остров преподавать английский язык. На острове, одном из тысяч, плавающих в Эгейском море, живет в своем имении странный человек - не то француз, не то англичанин, не то грек - Кончис.
То, что происходит дальше, прямо отсылает к шекспировской "Буре". Теряется грань между вымыслом и реальностью.
Но я пересказываю сюжет по большей части для тех моих студентов, что ленятся прочитать его сами. Дело в другом.
Я заметил, что Фаулз мне начал льстить уже тогда, как бы показывая: "Ты способен все это воспринять (и понять) - вот "Отелло", вот Гомер, а вот импрессионисты, мы с тобой можем говорить на одном языке, мы одной крови ты и я...". Это бормотание культурологических джунглей зачаровывало меня точно так же, как зачаровывало шипение Каа несчастных бандерлогов.
Герой Фаулза крутился внутри эсхатологической мясорубки, а вместе с ним и я, внезапно заметив, что ему, как и мне, - двадцать семь.
Фаулз написал роман о прощании с иллюзиями. Его герой получает то, что заслужил, а может, то, чего не заслужил, - в обычном обывательском понимании.
Автор поймал меня на том, что я сам давно презирал, - на возмущении обстоятельствами вместо спокойного всматривания в мир, на возмущении несправедливостью этого мира. Это было возмущение людьми, подвергшими человека психологической пытке. Вместо хорошей ненависти во мне взболталась мутная злоба.
А что, если б не выдержало сердце персонажа этих экспериментов, а что, если б он застрелился?
Так ребенок обижается на стул, о который споткнулся. Потом, спустя много лет, мне не хотелось стыдиться тех, давнишних эмоций. Тогда, читая "Волхва", я переживал эмоции героя, схожие с моими, и, уже расставшись с книгой, падая в постель, напряженно думал. Мысль двигалась в двух направлениях - снова к тексту и к собственному опыту. И надо было искать любви - во спасение.
