Крайности будто бы сходятся, и чисто формально политическая позиция "правых" кажется близкой к позиции большевиков. Но: 1) "правые" (напоминаю: все, кто стоял правее социалиста Керенского) хотели бы сохранить государство и не посягали на его экономический уклад. Более того: многие среди них стремились, во-первых, модернизировать этот уклад, очищая его от пережитков докапиталистических, во-вторых, по наведении устойчивости в стране и в армии восстановить и расширить демократические-правовые основы государственной жизни; 2) "правые" и особенно "умеренные" (кадеты) искали сильной власти, а большевики намеревались и г о т о в и л и с ь т а к о й в л а с т ь ю с т а т ь (сильную власть не ищут - ею становятся; в противном случае смешно надеяться на исполнение собственной программы "искателей", а не программы признанной ими над собой власти). Но сила с порядочностью, гуманностью и уважением к чужим интересам и правам совпадают редко. В больших движениях мировой истории, представленных документами, это случалось считанные разы. Вытащить же страну из глубочайшего хаоса в терпимый порядок без мер твердых и резких вообще возможно ли?
"Правые" и "умеренные" хотели (от кого-то, не от себя) сильной власти и поэтому тяготели к Корнилову, но не поддержали его на деле ничем существенным. Они слишком боялись "безумного настроения" массы, "когда кронштадтские матросы собирались идти походом, всем флотом, на Петроград, когда приходилось вступить в дипломатические сношения с Красноярской республикой, основанной солдатчиной, опьяненной революцией и бездельем" (Станкевич). Иными словами - когда с безумцами уже надо драться всерьез.
Как тут не запросить у судьбы сильной власти?.. И как в то же время осмелиться поддержать эту сильную власть, не будучи уверенным в победе? "Как раз противоположную эволюцию проделывало левое крыло общественности, - пишет Станкевич, имея в виду Керенского, себя и других более "правых", чем большевики, социалистов. - С таким же беспокойством следя за признаками растущей анархии и болезненными психическими процессами в массах, левые круги сочли наиболее правильным идти на уступки в социальной области, в особенности в аграрной, дать так много, чтобы не оставалось ничего требовать, подкупить массы, купить у них повиновение".
Уточним: ""Левые круги" пытались "купить массы" не реальными уступками, не действительным разрешением аграрного вопроса, а лишь посулами, прикрывавшими самую реальную защиту интересов буржуазии. Массы это отлично поняли и отвернулись от Керенского", - комментируют Станкевича его издатели-коммунисты (знать бы, где и чем они кончили, эти комментаторы). Разумеется, это очередная псевдоисторическая тенденциозная подтасовка: "левые круги" (Керенский и К") до того дозащищали "буржуазию", что отдали ее и себя на самосуд устроителям и участникам бунта, ничего доброго народу не давшего. А большевики на гребне этого бунта (который они сперва развязали, а потом беспощадно усмирили) вошли в историю (и еще из нее не вышли).
Не решаясь твердо связать себя с умеренно-консервативными кругами, с патриотическим офицерством, способным противостоять бушующей, разлагающейся стихии, "левые круги" подписали приговор и себе и своему народу.
Станкевич, поклонник Керенского, комиссар правительства, с одной стороны, уверяет, что никогда не придавал значения "всяким планам справа - реальной опасности там не было, и можно было надеяться, что после урока корниловского восстания никто не подумает повторить его". С другой стороны, он вслед своему кумиру Керенскому оплакивает "ошибочный шаг" Корнилова, после которого возникли "полная дезорганизация и расстройство" в армии, "так как приходилось с величайшим трудом уговаривать солдат встать под команду своих офицеров... Солдатская масса, увидевшая, как генерал, Верховный главнокомандующий, пошел против революции, почувствовала себя со всех сторон окруженной изменой, а в каждом человеке, носящем погоны, - предателя". Но ведь это неправда, - это сознательное или подсознательное искажение фактов ради самооправдания и оправдания своих партийных лидеров! Армия развалилась до выступления Корнилова, а выступление это было отчаянной попыткой остановить развал армии; "мятежный генерал" выступил не против республики, а против ее распада, развала и уже совершенно отчетливого призрака идущей на смену бессильной керенщине беспощадного российского якобинства. Станкевич не мог не знать о долгих переговорах, которые Корнилов и Крымов вели с Керенским и Савинковым: об этом писали в газетах вслед за событиями. Ошибкой было не выступление Корнилова, а затяжка, неорганизованность этого выступления, оставленного в фазе замаха. Операция проведена не была.
Керенский же, предав своего Главковерха и призвав на помощь против него большевиков, совершил не ошибку, а п р е с т у п л е н и е. Но он до своей (весьма благополучной и поздней, "при враче и нотариусе", как писал Роман Гуль) смерти в Нью-Йорке этого не понял и не признал.
От человека, пытавшегося спасти положение, открестились все.
Выдвиженец ЦИК Совета генерал Черемисов, назначенный командующим Северного фронта, начал ликвидацию последствий корниловской попытки с того, что принялся распекать войсковой комитет за... "правизну".
Все тот же Станкевич воспроизводит диалог:
"- Вы придерживаетесь слишком правой линии поведения. Поэтому солдаты не доверяют вам, и вам нужна воинская сила. Будьте немного левее и тогда обойдетесь без всяких броневых дивизионов.
- Самый правый в комитете я, - ответил Виленкцн. - Что же касается других, то, если сложить года, проведенные членами комитета на каторге за левизну их убеждений, получится число большее, чем число ваших лет, г-н генерал. И если бы задача теперь была в том, чтобы быть левым и подыгрываться под настроение масс, то я давно сидел бы здесь на вашем месте, внесенный на руках солдат".
Вися над пропастью, правительственные, но не управляющие ничем специалисты произносят ошеломительные маниловские монологи о проникновении в душу солдата посредством спортивных игр и военных университетов. Они не воюют и не заключают мира с немцами. Они стараются подкупить солдат (и большевиков) своей покладистостью. Они говорят о деталях и оттенках будущего, которого у них нет. Они заняты всем чем угодно, кроме поисков путей спасения собственной власти и своей страны.
Казалось бы, можно было понять обстановку, когда в сентябре 1917 года, после ареста Корнилова, Станкевичу, по его же собственным словами, "пришлось столкнуться со стихией чистого большевизма" на матросском собрании в Ревеле (Таллинне). Незадолго до этого генерал Черемисов объявил матросам, что армии не нужна дисциплинарная власть, что сознательные солдаты могут сражаться и побеждать и без таковой. "Волны негодования, ненависти и недоверия сразу захватили всю толпу" при малейших попытках заговорить о каком-то упорядочении военной жизни, свидетельствует Станкевич. Но вместо того чтобы сожалеть о нелепом отказе Керенского своевременно объединиться с Верховным для нормализации положения, Станкевич прежалко оправдывается в попустительстве... Корнилову со стороны Временного правительства, словно до к о р н и л о в с к о й п о п ы т к и навести порядок в армии и в тылу дела шли лучше, словно недопущение правительством корниловского посягательства на вмешательство в дела тыла изменило течение событий в пользу Временного правительства. Более того: Станкевич и позже, уже из эмиграции, оглядываясь на минувшие события, ставит Корнилова на одну доску с... большевиками:
"Но если после большевистского восстания, в июле месяце, многие находили, что необходимо было на страх массе обрушиться карами на лидеров большевизма, не особенно разбираясь, кто прав, кто виноват (!), то так же законны были требования суровой репрессии теперь по отношению к тем, кто был с Корниловым. Государственная власть, которая хотела быть достойной этого имени, должна была железной рукой расправиться с мятежниками, не останавливаясь даже перед невинной жертвой (?!), лишь бы суровостью запугать массы, лишь бы не превратиться в пугало, на которое не боятся садиться птицы. Это, может быть, было бы злодеянием, но таким, которым создается сильное правительство. Керенский не пошел на такое злодеяние. Прав он или нет?"
