( Исключение - один-два документа, в которых мимоходом выражена надежда, что патриоты есть во всех слоях советского общества.
( Б. А. Кистяковский, "В защиту права (интеллигенция и правосознание)". Сборник статей о русской интеллигенции "Вехи", Москва, 1909, стр. 125-135. Переиздано в 1967 г., изд. "Посев". (Курсив Д. Ш.).
( Старая Площадь - резиденция ЦК КПСС, истинное название того места, которое на Западе условно называют Кремлем. (Прим. Солженицына).
( Во время I и в особенности II мировых войн Англия, Франция, США и другие участвовавшие в них демократические страны ввели у себя множество характерных для авторитарных режимов политических и других ограничений, необходимых для ведения войны. И это им в вину не ставят.
( Солженицын в своем наблюдении не одинок. В воскресном выпуске "Лос Анджелес Таймс" от 2 декабря 1986 года было опубликовано интервью с Джин Киркпатрик. Позже, 5 декабря его перепечатала газета "Интернэйшнел Геральд Трибьюн". Говоря об изощренной и многоплановой обезоруживающей дезинформации, которую непрерывно внедряет в миропонимание Запада КГБ, Джин Киркпатрик тоже отмечает сплошную левоориентированность западной прессы:
"Насколько я могу судить, не существует заговора либеральной прессы, но царит атмосфера раз и навсегда усвоенных идей, довлеет синдром под названием 'слева нет врагов', и это ведет к состоянию умов, которое часто граничит с контролем мыслей. ...писатели и репортеры знают, чтo заслужит одобрительный кивок людей их круга, а чтo вызовет подозрение в правом уклоне.
...Возможно, никогда не откроется до конца, сколь много трусливых поступков было совершено из страха прослыть недостаточно прогрессивным"
( Заметим: "а теперь-то еще скорей начнутся"... Где же моральные преимущества рабов тотала перед беспечными гражданами демократии? (Прим. Д. Ш.).
(( Впрочем, это выговаривает он чрезмерно смягченно ("не всегда"). В современных экономических работах доказано, что после мануфактурного периода капитализм - вопреки Марксу - не эксплуатирует рабочих, что главные ценности создаются не трудом рабочих, а умственным трудом - организацией и механизацией. Рабочие же, особенно вследствие удачных забастовок, получают все большую и большую долю продукта, не выработанную ими (Прим. Солженицына).
( Часто - около половины гектара (прим. Д. Ш.).
III. СОЛЖЕНИЦЫН И ЗАПАД
Вы знаете, я немало поездил по странам, выступал - но просто
от страсти: не могу спокойно смотреть,
как они сдают весь мир и самих себя (II, стр. 354).
То, что может сообщить наша страна Западу,
это есть голос из будущего (II, стр. 209).
... я же не вылезал из войны целых три года и могу сказать,
что в наш век без танков, самолетов и снарядов
никаким духом не возьмешь (II, стр. 78).
Итак, господа, я освещаю вам только факты,
я повторяю, мы, живя в рабстве,
только мечтать можем о свободе,
и не свободу критикуем мы,
но как иногда распоряжаетесь вы свободой,
слишком легко отдавая ее шаг за шагом.
Если этот процесс будет продолжаться,
предоставляю вам прогноз (II, стр. 173).
Я не критик Запада, я критик - слабости Запада (II, стр. 254).
Запад, его внутреннее состояние, его перспективы, его взаимоотношения с остальным миром - эта проблематика приковала к себе внимание Солженицына задолго до того, как он был насильственно выдворен из СССР. Солженицына считают главой русского национального направления в спектре антикоммунистической оппозиции. К слову: термины "антикоммунизм", "антикоммунистический" Солженицын то отвергает как слишком узкие и односторонние, то широко использует (хотя бы в своих выступлениях по поводу русскоязычного вещания "Голоса Америки", "Свободы" и "ВВС"). Я полагаю, что Солженицына нельзя назвать главой современного русского национализма, во-первых, потому, что этот национализм крайне разнороден и многообразен в своих течениях. Его отдельные группы взаимно антагонистичны, ими не может руководить один человек. Во-вторых, Солженицын не вождь русских националистов потому, что он ни в какой степени не политик, у него нет партии, он не возглавляет никакого движения. И, в-третьих, он не националист, а, как утверждает он сам, патриот, потому что, никогда не забывая о родном народе, всегда обращен и мыслью и сердцем и к общечеловеческим, и к специфическим западным проблемам. И его размышления об этих проблемах адресованы не только соотечественникам, с которыми он трагически разъединен, так что редко пробивается к сравнительно немногим из них его голос, - его размышления чаще всего адресованы и человеку Запада, и сегодняшнему человеку вообще - без национальных или системных ограничений такой адресованности. Чего же Солженицын хочет от Запада? Мы уже отвечали: Солженицына сплошь и рядом рисуют нам как однодума-экстремиста. Он же упорно зовет к социальному компромиссу - во всех тех случаях, когда компромисс не означает капитуляции перед насилием. Вспомним хотя бы Нобелевскую лекцию (I, стр. 7-23, 1972 г.). На первый взгляд, звучащие в ней рассуждения о компромиссах и о "духе Мюнхена, пропитавшем собой весь XX век", могут показаться взаимно противоречивыми. С одной стороны, Мюнхен для писателя неприемлем. С другой стороны, в его рассуждениях присутствует апологетика компромисса:
"Оказался наш XX век жесточе предыдущих, и первой его половиной не кончилось все страшное в нем. Те же старые пещерные чувства - жадность, зависть, необузданность, взаимное недоброжелательство, на ходу принимая приличные псевдонимы вроде классовой, расовой, массовой, профсоюзной борьбы, рвут и разрывают наш мир. Пещерное неприятие компромиссов введено в теоретический принцип и считается добродетелью ортодоксальности. Оно требует миллионных жертв в нескончаемых гражданских войнах, оно нагуживает в душу нам, что нет общечеловеческих устойчивых понятий добра и справедливости, что все они текучи, меняются, а значит всегда должно поступать так, как выгодно твоей партии. Любая профессиональная группа, как только находит удобный момент вырвать кусок, хотя б и не заработанный, хотя б и избыточный, - тут же вырывает его, а там хоть все общество развались. Амплитуда швыряний западного общества, как видится со стороны, приближается к тому пределу, за которым система становится метастабильной и должна развалиться" (I, стр. 16-17. Курсив Солженицына, выд. Д. Ш.).
Снять эту метастабильность может, по Солженицыну, только многосторонний самоограничительный компромисс всех общественных сил. Вместе с тем, в Нобелевской лекции решительно осуждается дух постоянного отступления свободного мира перед насилием. Такого рода компромисс представляется Солженицыну самоубийственным для свободного мира:
"Все меньше стесняясь рамками многовековой законности, нагло и победно шагает по всему миру насилие, не заботясь, что его бесплодность уже много раз проявлена и доказана в истории. Торжествует даже не просто грубая сила, но ее трубное оправдание: заливает мир наглая уверенность, что сила может все, а правота - ничего. Бесы Достоевского - казалось, провинциальная кошмарная фантазия прошлого века, на наших глазах расползаются по всему миру, в такие страны, где и вообразить их не могли, - и вот угонами самолетов, захватами заложников, взрывами и пожарами последних лет сигналят о своей решимости сотрясти и уничтожить цивилизацию! И это вполне может удаться им.
Дух Мюнхена - нисколько не ушел в прошлое, он не был коротким эпизодом. Я осмелюсь даже сказать, что дух Мюнхена преобладает в XX веке. Оробелый цивилизованный мир перед натиском внезапно воротившегося оскаленного варварства не нашел ничего другого противопоставить ему, как уступки и улыбки. Дух Мюнхена есть болезнь воли благополучных людей, он есть повседневное состояние тех, кто отдался жажде благоденствия во что бы то ни стало, материальному благосостоянию как главной цеди земного бытия. Такие люди - а множество их в сегодняшнем мире - избирают пассивность и отступления, лишь дальше потянулась бы привычная жизнь, лишь не сегодня бы перешагнуть в суровость, а завтра, глядишь, обойдется... (Но никогда не обойдется! - расплата за трусость будет только злей. Мужество и одоление приходят к нам, лишь когда мы решаемся на жертвы.)" (I, стр. 17-18. Курсив Солженицына).
