В своем анализе исторических предрассудков "плюралистов" Солженицын решительно отвергает все их иллюзии относительно марксистского учения и относительно большевистского переворота. Он считает этот переворот реализацией марксистского заговора, а марксизм - доктриной, неспособной создать ничего лучше того, что ею уже создано. Отсюда сарказм:
"И даже так рыдают: "развитие марксизма было приостановлено Октябрьской революцией". И размышляет философ: "Октябрьская революция последовательно, не минуя ни одного пункта, опровергла все утверждения марксизма". (Например - марксову "науку восстания", захват банков, телеграфа, власти? диктатуру "авангарда", классовую борьбу? атеизм как стержень идеологии, сокрушение "жандарма Европы"? - да многое...) "Октябрьский переворот - прорыв азиатской субстанции." Но, в противоречие с этим, другой философ: "Пока старые большевики не были истреблены - над ЦК и ЧК клубился дух демократии". (Попал бы ты к ним туда!)
От октябрьского переворота мой обзор несколько разветвится: наши плюралисты стопроцентно единодушны в осуждении старой России и в игнорировании Февраля - но с Октября разрешают себе различие оценок, правда, не слишком пестрое. От этого чтение их не так безнадежно уныло, как я опасался; бывает написано совсем не зло, и не со злости" (X, стр. 140).
Солженицын имеет то преимущество перед диссидентскими публицистами, которых он критикует, что он в течение многих лет целеустремленно изучал и продолжает изучать феномены, ими оцениваемые поверхностно, зачастую сугубо эмоционально, иногда - под влиянием глубоко в них укоренившихся советских стереотипов мышления, советской фразеологии. Из потока "плюралистского" самовыражения выбираются Солженицыным суждения, на его взгляд, одиозно ошибочные. Они сопровождаются короткими ударными репликами-комментариями, противопоставляющими каждому заблуждению истинное суждение, иногда - в форме риторического вопроса. Вот образец этой динамической переклички мнений, своеобразного сатирического диалога:
"Можно встретить такое: "Ленин прежде всего был гений, и нет сомнения в его субъективно честных намерениях... Обаяние его все еще сильно в России, перед ним все еще благоговеют и преклоняются". (Очень сердечно, узнаете? Это Левитин-Краснов.) "Ленин не был убийцей подобно Сталину или Гитлеру" (это наследница ревдемократов. Да это так общеизвестно, что и западным радиостанциям указано не критиковать Ленина, чтобы... не потерять аудиторию в СССР!). "Слово 'советский' глубоко привилось в России и не вызывает у большинства населения отрицательных эмоций". "Советская 'нация' существует... Положительные идеалы 'советскости'" (это - наследник коммунистического вожака). "Коммунистический интернационализм - общемировое движение с общечеловеческими целями" (это - присоединившийся М. Михайлов) а не какой-нибудь "прорыв азиатской субстанции", да и приняли же большевики "самую разумную и умеренную эсеровскую программу" по земле (просто отобрали всю землю государству и весь урожай). Правда, "правящая партия надругалась над идеалами" (мне и самому неудобно, но это - Шрагин). - "Перерождалась и умирала сама партия". Той, в которую "я вступила радостно, давно нет в живых". (Позволительно поправить - что та самая, которая в Киеве 1918 года, вместе и с молодым активом, творила первые каннибальские убийства, а сегодня - в Абиссинии, в Анголе). И хотя "не берусь ответить, почему произошло то, что произошло", но "отречения от моего прошлого никто не дождется". Какая способность к развитию! Дальше и "советское отношение к литературе, к мысли - это вовсе не выражение советских идей", - так понять, что русская традиция, что ли? И, наконец, отступая, отступая по ступенькам, все ж упинаются, что советское правительство - не "самое гнусное" на планете. (А отчего бы тогда не назвать, какое же гнусней?)
Историю своего просветления и умственного обогащения плюралисты не скрывают: "новая интеллигенция" - от XX съезда КПСС. "В 1953 почти никто не сознавал реальности". (Совсем уж глупенькими народ представляют. Сознавали - десятки миллионов, да уже полегли, или языки закусили. "Не сознавали" кто был на элитарном содержании.) А потом "у интеллектуалов будто пала катаракта с глаз". (И как не стыдно такое печатать? Кому "открыл глаза XX съезд" - вот это и есть рабы: о миллионных преступлениях им должны открыть сами палачи, иначе они не догадываются.)" (X, стр. 140-141. Курсив и разрядка Солженицына).
Г. Померанц пытался оспорить саркастическую ссылку Солженицына на ностальгию Р. Лерт по раннему большевизму. Но ведь Солженицын совершенно прав в своем сарказме: даже если Лерт лично ничего предосудительного в своей партийной юности не делала, глубокая и злая историческая ирония присутствует в сопоставлении наших исходных иллюзий с истинным смыслом и ходом пережитых событий. Нам нечего защищать в своем коммунистическом прошлом, кроме искренности и добрых намерений, вымостивших очередную дорогу в ад. Даже если мы только словесно служили немалое время иллюзиям злокачественной утопии, утешаться нам нечем.
Солженицын и здесь (не впервые) отказывается снимать с марксистской коммунистической идеологии ответственность за практику коммунизма. Для него коммунистическая монопартократия - это строй прежде всего идеологически предопределенный. "Плюралисты" не могут понять того, что догматы коммунистической идеологии: уничтожение частной собственности, классовая борьба, диктатура "авангарда пролетариата" и пр. - иначе, чем они реализуются в коммунистической практике XX века, реализоваться не могут. Это вопрос фундаментальнейший, стержневой, потому что тот или иной ответ на него предопределяет либо готовность к новым попыткам воплощения в жизнь коммунистической идеологии, либо решительный отказ от подобных попыток. Солженицын пишет:
"Наиболее изо всех раздумчивый Шрагин настойчиво убеждает нас: "дело не в марксистской идеологии, а в нас самих". О да, конечно, в высшем смысле - в нас самих, да! Во всяком грехе, которому мы поддаемся, например, сотрудничаем на марксистских кафедрах, прежде всего виноваты мы сами. И в том, что сегодня человечество на 50% уже проглочено коммунизмом, на 35% туда ползет, а на 15% шатается, - виноваты сами эти 50, и эти 35, и даже те 15. Но почему уж так вовсе "не в идеологии"? Если мы умираем от яда, хотя бы и добровольно выпитого, - хил наш организм, что не мог сопротивиться, но яд все-таки был?" (X, стр. 142).
Отчетливое понимание того, что, вопреки ее квазигуманистической фразеологии и демагогии, марксистская доктрина в ее основополагающих догматах и предписаниях есть яд, никогда Солженицыну не изменяет. Оппоненты же его, точнее - объекты его критики, весьма неустойчивы в понимании этого первоосновного факта. Поэтому многим из них кажется, что советский строй это не настоящий социализм, что на другой исторической почве марксистская идеология, "правильно" реализованная, может дать другие плоды. Солженицын отвергает эти иллюзии:
"Итак, что же мы получили в результате величайшего исторического и т.д. интернационального (межнационального) акта? Ну конечно же - "то, что у нас называют социализмом", - "это государственный капитализм". - "То, что зовется у нас социализмом, есть типически-азиатское - и русское в том числе - порождение". - "У внутреннего строя СССР ничего общего с социализмом нет", "когда-то начали строить совсем другое общество" (пожить бы тебе в том военном коммунизме, когда баржами топили, да расстреливали крымских жителей через одного). - "В России коммунизм в прошлом" (да сбудется это как пророчество!), Сталин, де, погубил и убил истинный коммунизм, размазывают самое затасканное представление о Сталине, какое на Западе мызгают уже четверть века - с XX съезда, когда у всех у них "катаракта пала". (И с их руки русскоязычная радиостанция с дрожью в голосе спешит передать эту новинку в СССР.)" (X, стр. 142. Курсив Солженицына).
Представляется мыслимым, рассматривая всякую полностью завершенную социалистическую систему с точки зрения собственности на средства производства, назвать ее абсолютным государственным монокапитализмом. В ней собственник средств производства, в том числе - всех природных ресурсов, один - монопартократический государственный аппарат с иерархически распределенной инициативой. Но это не значит, что абсолютный государственный монокапитализм не тождествен социализму. Напротив: это и есть логически завершенный социализм с его уничтожением частной собственности и внеконкурентностью единственного хозяина. Все попытки ввести в его хозяйственный механизм элементы конкурентной частной инициативы являются отступлениями от социализма. Солженицын не хочет расслоения терминов, дабы не возникало никаких иллюзий. Он констатирует однозначно: советский строй это и есть марксистский социализм, или "истинный коммунизм", - и прочь всякую двусмысленность. В ближайшие месяцы мы увидим, готов ли советский социализм изменить этой своей однозначности по-настоящему, а не в одной лишь фразеологии.
