"Илья Исаакович как бы не спорил, а размышлял над тарелкой:
- Как вам не терпится этой революции. Конечно, легче кричать и занятней делать революцию, чем устраивать Россию, черная работа... Были бы постарше, повидали бы Пятый год, и как это все выглядело...
Нет, так мягко сегодня отец не вывернется, готовился ему разнос:
- Стыдно, папа! Вся интеллигенция - за революцию!
Отец так же рассудительно, тихо:
- А мы - не интеллигенция? Вот мы, инженеры, кто все главное делает и строит, - мы не интеллигенция? Но разумный человек не может быть за революцию, потому что революция есть длительное и безумное разрушение. Всякая революция прежде всего не обновляет страну, а разоряет ее, и надолго. И чем кровавей, чем затяжней, чем больше стране за нее платить тем ближе она к титулу Великой.
- Но и дальше так тоже жить нельзя! - со страданием вскричала Соня. С этой вонючей монархией - тоже жить нельзя, а она - ни за что доброй волей не уйдет! Пойди ей объясни, что революция разоряет страну, пусть она уйдет добровольно!
Кругленько, а тверденько все на том же месте скатерти гладил ногтем Илья Исаакович:
- Не думайте, что без монархии вам сразу наступит так хорошо. Еще такое наступит!.. Ваш социализм для такой страны, как Россия, еще долго не пригодится. И пока достаточно б нам либеральной конституции. Не думайте, что республика, - это пирог, объедение. Соберутся сто честолюбивых адвокатов - а кто ж еще говоруны? - и будут друг друга переговаривать. Сам собою народ управлять все равно никогда не будет...
- Будет! Будет!! - в два голоса крикнули, в два кулака пристукнули уверенные молодые. И с последней черно-огненной надеждой еще глянули на бывшего анархиста: неужели можно так низко и необратимо пасть?..
Илья же Исаакович стал говорить, настойчивее, начиная уже волноваться, это сказывалось в малых движениях его бровей и усов:
- "Пусть сильнее грянет буря", да? Это - безответственно! Я вот поставил на юге России двести мельниц, паровых и электрических, а если сильнее грянет буря - сколько из них останутся молоть?.. И что жевать будем? - даже и за этим столом?
Ну, он сам подвел и время и место для удара! Едва удерживая слезы обиды, слезы позора, Соня крикнула с надрывом:
- Оттого ты и манифестировал вместе с раввином свою преданность монархии и градоначальнику, да? Как ты мог? Как тебя хватило? Желаешь, чтоб самодержавие укрепилось?..
Илья Исаакович погладил грудь, покрытую салфеткой. Он не давал голосу повыситься или сорваться:
- Пути истории - сложней, чем вам хочется руки приложить. Страна, где ты живешь, попала в беду. Так что правильно: пропадай, черт с тобой? Или: я тоже хочу тебе помочь, я - твой? Живя в этой стране, надо для себя решить однажды и уже придерживаться: ты действительно ей принадлежишь душой? Или нет? Если нет - можно ее разваливать, можно из нее уехать, не имеет разницы... Но если да - надо включиться в терпеливый процесс истории: работать, убеждать и понемножечку сдвигать...
Наум отрезал бы резко, но из уважения, из семейной благодарности не решался. Зато Соня кричала все, что накопилось:
- Живя в этой стране!.. Живя в Ростове из той милости, что ты - личный почетный гражданин, а кто к образованию не пробился - пусть гниет в черте оседлости! Назвал дочку Софьей, сына Владимиром, и думаешь, тебя в русские приняли? Смешное, унизительное, рабское положение! - но хотя бы не подчеркивать своего преданного рабства! Гласный городской думы!.. Какую ты Россию поддерживаешь в "беде"? Какую ты Россию собираешься строить?.. Патриотизм? В этой стране - патриотизм? Он сразу становится погромщиной! Вон, читай, на курсы сестер милосердия принимают - только христианского вероисповедания! Как будто еврейские девушки будут раненым яд подсыпать! А в ростовском госпитале объявлено: персональная койка "имени Столыпина"! персональная койка "имени градоначальника Зворыкина"! Что за идиотизм? Где граница смешного? Колоссальный Ростов, с такой образованностью, с твоими мельницами и с твоей думой, одним росчерком пера подчинен наказному атаману тех самых казаков, которые нас нагайками?... А вы у царского памятника поете "Боже, царя"?
Илья Исаакович даже губы закусил, салфетка вывалилась из-под тугого воротника.
- И все равно... и все равно. Надо возвыситься... И уметь видеть в России не только "Союз русского народа", а...
Воздуха не хватало или кольнуло, но в паузу легко поддал Ободовский:
- ...а "Союз русских инженеров", например.
И повел живыми глазами на молодых.
- Да! - ухватился и уперся рукою в стол Архангородский.
- "Союз русских инженеров" - это менее важно?
- Черная сотня! - кричала Соня, цепляя рукавом неначатую корзинку сладкого. - Что важно! Черной сотне ты кланяться ходил, а не родине! Мне стыдно!!
Все-таки вывела из себя! Дрожа голосом, двумя ладонями, на ребра поставленными, Илья Исаакович показал:
- С этой стороны - черная сотня! С этой стороны - красная сотня! А посредине... - килем корабля ладони сложил, - десяток работников хотят пробиться - нельзя! - Раздвинул и схлопнул ладони: - Раздавят! Расплющат!" ("Август Четырнадцатого". Соч., т. 12, стр. 493-496. Разрядка Солженицына).
На мой взгляд, в этих отрывках зримо присутствует понимание писателем сложности вопроса, понимание множественности вероятных позиций, признание достаточной обоснованности претензий молодых Архангородских к России, сочувствие тяжелейшему положению плодотворно работающих россиян, в том числе и евреев, зажатых "черной" и "красной" сотнями.
Далее следует знаменательное рассуждение о средней линии развития между двумя крайностями, которое мы уже цитировали.
В беседе Солженицына с Б. Пивo есть момент, когда он на очень интимном материале (сыновья, их настоящее и будущее) раскрывает свое отношение к Западу, к западной и русской культуре, свои надежды.
Б. Пивo спрашивает:
"Если трое Ваших сыновей, которые все родились еще в России, стали бы по культуре, по образу жизни настоящими американцами, это было бы Вам досадно?
С: Конечно, мы с женой принимаем все меры к тому, чтобы они совершенно свободно владели русским языком, - пока что это удалось; чтобы они были в духе русской культуры, - на сегодняшний день это еще удалось. Мы рады, что они учатся иностранным языкам, что они усваивают западную культуру и что это не за счет русской. До сих пор это русские мальчики, они сердцем связаны с Россией и с русской культурой, знают русскую поэзию, русскую историю, до сих пор так. И конечно, нам было бы больно их упустить, отдать их, чтобы они стали полностью западными людьми.
П: Но есть ли риск, что Ваши три сына - позже, когда станут мужчинами - потеряют стремление и охоту вернуться на русскую землю?
С: Ну есть риск, конечно, - что я буду похоронен вот в этой земле, хотя мне этого не хочется. Есть риск, что мы все здесь умрем, никогда не увидим Россию. Но мы живем надеждой. Живем надеждой на возврат, и сегодня я еще твердо уверен, что эти мальчики вернутся в Россию охотно, и очень будут России нужны и полезны.
П: А Вы сами по-прежнему, в глубине души, имеете то же страстное желание вернуться в Россию?
С: Мало сказать - желание. Желание не покидает ни на минуту, но меня не покидает даже какая-то и уверенность. Я не знаю откуда: мировая ситуация в Советском Союзе почти не подает радостных признаков. Тем не менее, есть у меня внутреннее чувство, что я еще живым вернусь на родину, хотя уже я, как видите, немолод.
П: Это внутреннее убеждение?
С: Да, Вы знаете, существует какое-то внутреннее убеждение.
П: Александр Исаевич, вот мой последний вопрос. 11 декабря Вам исполнится 65 лет, что пожелать Вам к этому дню?
С: Ну, не к этому дню пожелать, конечно, а на будущие годы... Я бы был благодарен, если бы Вы мне пожелали успеть закончить "Красное Колесо" и еще живым, а не только в виде книг, вернуться в Россию" (IX, стр. IV).
