Солженицын (мы это цитировали) высказывает иногда опасение, что путь правовой демократии не универсален и не типичен для человеческой истории. Но гораздо чаще и определенней говорит он об ужасе неправового строя. Он постоянно размышляет о тех социально разумных и нравственно здоровых пределах, которыми должны быть ограничены (он хотел бы, чтобы внутренне: духовно, нравственно-самоограничены) права индивидуумов, меньшинств, множеств, социальных институтов. Он везде говорит о демократическом праве как о предпосылке здорового существования индивида и общества, как об условии такого существования, необходимом, но не достаточном и не единственном. Право, по его убеждению, должно корректироваться и предопределяться требованиями нравственности, справедливости, цивилизованного выбора. Речь всегда идет о выборе духовно, экологически и социально наилучшего пути, для Солженицына предопределенного христианскими постулатами.
"Величие Солженицына в том, что избранная им самая общая точка зрения, склонность его к теократии, призыв к самоограничению, обращенный ко всем нациям, - все сопряжено с человеческой личностью" (XIV, стр. 224. Выд. Д. Ш.).
Но мы только что видели: Солженицын решительно, декларативно отрицает в себе "склонность к теократии". В его изданных произведениях нет ни слова о желательности теократии, но лишь о необходимости духовного влияния религии на человека и общество (в том числе и в его обращениях к православной церкви и ее деятелям). Ж. Нивa приписывает Солженицыну "презрение к правовым формам гражданского общества" (XIV, стр. 225), отождествляя его в этом со славянофилами и Победоносцевым. Но ни в публицистике (перелистайте уже рассмотренные нами материалы), ни в "Красном колесе" нет этого презрения! Он неустанно проповедует правовые формы, слитые с духовностью, нравственностью, экологической целесообразностью и защищенностью от посягательств насилия и бесправия. Но, повторяю, юридическое право он считает лишь предварительным условием более важного, с его точки зрения, процесса-состояния: нравственного, духовного самосовершенствования личности и общества.
Да и сам Ж. Нивaнесколькими страницами позже (XIV, стр. 230) говорит о том, что Солженицын ратует "за возвращение западному миру его утраченной мужественности". Но ведь это и есть борьба за Запад: он нигде и никогда не настаивал на отказе Запада от демократического права - он жаждет увидеть сочетание этого права с мужественностью, мудростью и духовным ростом. Говорит он и о необходимости защиты Западом его цивилизации.
Солженицын, по Ж. Нивa, "отчаивается в Западе, которому он сулит 'февраль 17-го', и отчаянно цепляется за славянофильское видение России, чтобы не впасть в исторический пессимизм" (XIV, стр. 230).
Не касаясь в своей работе "Красного колеса", замечу, что трудно представить себе меньшую степень идеализации ушедшей России, чем в "Октябре 16-го" и в "Марте 17-го". Запад же Солженицын непрерывно предостерегает и будит, чтобы уберечь его от Октября 17-го. Он боится западной политической и нравственной дестабилизированности и беззащитности перед экспансией и демагогией, потому что, согласно его опыту, за растянувшимся Февралем идет Октябрь.
"Возможно, впрочем, - пишет Ж. Нивa, - что в глубинах публики его воздействие гораздо более значительно, чем можно подумать, судя по откликам западной интеллигенции. Возможно также, что он совершил роковую (почему же "роковую"? Счастливую, если это действительно ошибка! - Прим. Д. Ш.) ошибку, составив себе представление о Западе лишь по некоторым внешним знакам упадка" (XIV, стр. 230).
Дай Бог - и первое, и второе. Но у меня есть сильные опасения, что относительно мировой, в том числе и западной, ситуации Солженицын прозорливее, чем Жорж Нивa.
"Как бы то ни было, в области политики Солженицын "мономан", а к мономанам прислушиваются только тогда, когда их правоту подтверждает катастрофа" (XIV, стр. 230-231).
Солженицын не мономан: у него нет ни готовых, бесповоротных, однозначных оценок прошлого, ни категорических рецептов для будущего. Он постоянно пребывает в напряженных поисках того провиденциального высшего смысла, который, по его убеждению, присутствует скрыто от нас (до поры, до времени) за историческими событиями. Уверен он лишь в одном: что все должно послужить к нашему духовному возвышению, иначе - погибель.
Солженицын - не только тот, кто обязался будить и горестно трепещет от опасения, что он и такие, как он ("и десятеро таких, как я"), не будут услышаны. Он не только кричит Западу об опасностях, ему грозящих, а Востоку - о противоестественности его рабского бытия. Он еще и бессонно изучает исторический материал, напрягает все силы, чтобы понять происшедшее и увидеть, упущены ли иные возможности, не ради свидетельства только, а ради внесения своего вклада в изучение мировой болезни и в нащупывание путей к ее излечению. На наших глазах самозабвенно работает не только русский, но и человек Мира.
( Кавычки вокруг слова "наши" вроде бы ни к чему: если это генетически и западные идеи, то на какое-то время они подчинили себе и российское общество (прим. Д. Ш.).
( Сегодня можно добавить к этим державам хомейнистский Иран для ближне- и средневосточного ареала. (Прим. Д. Ш.).
( "Бодался теленок с дубом". Изд. "ИМКА-Пресс". Париж. 1975. (Прим. Д. Ш.).
( Та же смещенность зрения присуща не пробиваемому ни для каких свидетельств исторического опыта Льву Копелеву и - среди эмигрантов новой формации - не ему одному.
( Американская Федерация Труда - Конгресс Производственных Профсоюзов.
(( Александр Долган и Симас Кудирка.
( Относительно "бесполезного космоса" заметим, что с этим эпитетом трудно согласиться: в середине 1970-х гг. космос уже достаточно интенсивно использовался человечеством в различных (позитивных и негативных) целях; да и сам факт познания самоценен. Все зависит от того, как, с какой целью, какими темпами, при каком положении дел в стране исследуется, осваивается и используется ею космическое пространство. (Прим. Д. Ш.).
( Боюсь, что такой же упрек можно сделать и РОА, и всем коллаборантам с Гитлером (прим. Д. Ш.).
( Израиль тоже политическими путями лишают плодов его военных побед и толкают к самоубийственному согласию вернуться в границы, в которых невозможно себя защищать, апеллируя при этом к принципам демократии в их международных аспектах. И Запад проводит эту политику по отношению к Израилю с неумолимой настойчивостью.
(( В случае с иранской монархией - тоталитаризма не коммунистической, а извращенно клерикальной этиологии.
( Здесь и дальше ссылка на речи А. Солженицына, произнесенные в Вашингтоне и Нью-Йорке по приглашению американских профсоюзов АФТ-КПП, см. т. 9. (Прим. Д. Ш.).
( В автобиографической книге "Мои автографы" Илья Суслов (США) цитирует свой давний разговор с Евтушенко. Последний возмущается нигилизмом тех, кого он называет "леваками" (я бы назвала их "правыми", потому что в моем представлении крайний предел "левизны" воплощается в советском режиме). Вот кусочек этого диалога: первая реплика принадлежит Евтушенко:
"...Вот всегда вы такие, леваки, вам бы все отрицать. А что взамен? Где выход-то?
- Помнишь, что сказал польский мудрец Станислав Ежи Лец? Он сказал, что выход там, где был вход. Выход, Женя, это капитализм, - сказал я ему на ухо.
Он отшатнулся. Это говорить было неприлично. Это было дико. "Социализм с человеческим лицом" - эта куда ни шло. Но капитализм..."
Точно так же по сей день отшатывается от этого выхода и часть благороднейшей оппозиции реальному социализму.
( Подсчет произведен по источникам I и II, так что упущены некоторые гаэетно-журнальные публикации, но тенденция представлена верно.
( Хотелось бы предугадать, какая судьба ожидает эту инициативу по окончании президентства Р. Рейгана или при падении его престижа и утрате республиканцами большинства в сенате.
( Заметим, что и среднеазиатских, и кавказских, и прибалтийских народов в разные времена существования коммунистической власти (прим. Д. Ш.).
