Под самым Севском, в полуверсте от села Доброводья, - лес. Перистолистый ясень и могучие стволы сосен-старух укрыли залегший на опушке табор.
Белые от осенних жаров, лоснятся жнивья и севский большак. Алатырские, белогородские стрельцы, комаринские бобыли* и казаки выходят из лесу и подолгу смотрят на дорогу.
_______________
* Б о б ы л ь - крестьянин, по бедности не имевший земли, а потому не тяглый, то есть не плативший подати к живший в чьем-либо дворе в качестве батрака, сторожа, пастуха.
- Очи все проглядел!
- Не видать!
- Должно, придут завтра, - перекликаются они.
Медленно уходят в лес. На опушке - треск раздираемых ветром костров, голосистый паводок толпы. Стоят распряженные возки, станки осадных пищалей. Синит кругом землю частым колокольчиком горечавка.
- За каждую пядь землицы - посулы, - несется от сосны к сосне. Вестимо дело: не купи села - купи приказчика...
- А обоброчили как! С дуги - по лошади, с шапки - по человеку. А и без смеху сказать - с кузни-то берут, с бани, водопоя тож! Где рыбишка есть - рыбу, где ягодка - и ту приметят.
- А ты ведай свое: на столе недосол, а на спине пересол. Да и осыпайся спиной, што рожью.
- Я те осыплюсь! У меня от дворянских плетей хребет гудёт. Грамоте знаю, а челобитья писать не смею - письмо-то у приказчика на откупу*. Как мне на него челом бить?..
_______________
* П и с ь м о у п р и к а з ч и к а н а о т к у п у. Составление челобитных (просьб) в XVII веке отдавалось на откуп приказчику села, управителю вотчинного хозяйства.
Густая синяя хвоя глушила голоса. Нарезанное кусками мясо прыгало в котлах. На земле, подобрав ноги и закинув вверх голову, сидел татарин.
- Истомка Башка... - говорил он, летая глазами по верхам дерёв, Истомка Башка приходил под самый город Коломну. Царь Василья мало-мало жив-здоров. Степь наша встала. Мордва встала. Большая с Москвой травля будет!
- А Шуйский-то, - кричал какой-то вихрастый под черной, усохшей сосной, - выход у крестьян вовсе отнять замыслил! Сказывают, кто годов за пятнадцать перед сим бежал, тех станут сыскивать и отдавать прежним господарям.
- Эх ты, Соломенные Кудри, а не все ль едино нам? Ну дадут тебе выход, а где грошей возьмешь, коль взыщут пожилое?*
_______________
* П о ж и л о е - особая пошлина; взыскивалась с крестьян за пользование господским строением.
- А верно ль бают, што царь на Москве шубами заторговал?
- С него станется!
- Скаредный, черт!
- Шу-у-убник!..
- Эй, браты, идем к большаку, глянем-ка еще разок!..
Курил духовитою смолкой ровно и густо лес.
- Иде-о-ом!
Сходились комаринцы, из края в край перекликались на поляне.
В конце села, на отшибе, был господский двор. Вдовая боярыня зимой и летом ходила в куньей телегрее - берегла от "прострела" старую свою плоть, - холила борзых кобелей да терзала и увечила своих холопов.
В полдень крепостного Сеньку Порошу позвали на крыльцо.
- Пошто собаки не кормлены?! - закричала боярыня. - Сечь тебя надобно, пересечь! Эй, подайте-ка мне плеть потяжеле!
Сенька не стал дожидаться. Он сверкнул пятками и побежал.
- Лю-у-ди! - ударил ему вдогонку крик. - Эй! Вора имайте!.. Борзых!.. Слушайте свору!
Он стал на кровлю земляного погреба, оглянулся, увидел бегущих по двору людей. Прыгнул - прямо в глухую крапиву, липучки и облепиху. Борзые залились. Он выхватил из плетня жердину и побежал. Впереди было гумно. Сбоку мелькнула пара огненношерстных псов. Псы настигали. Сенька закружил над головою жердь. Воздух обернулся крутым гудом... Стоялая вода блеснула перед ним. Он уперся жердиной в землю, перемахнул и дальше уже не бежал, а только упирался жердью и, высоко взлетая, скакал кузнечиком по жниву.
Погонщики не очень старались. Скоро и борзые стали отставать. Он бросил жердь. Жниво кончилось. Синяя сумеречная хвоя дохнула прохладою в лицо. Потом гул голосов ударил в уши. Он остановился на поляне...
Комаринцы глядели на него. Весь табор на мгновение затих. Старый бобыль Пепелыш окликнул Сеньку:
- Кто тебя, брат, так загонял? Или проведал што? Наши идут?
- Да не! - сказал холоп. - От боярыни едва ушел... Псов спустила... "Вора имайте!" - вопит... А все оттого, что не дал с себя спустить шкуру.
- Вона што!
Смех долго, раскатисто гудел в лесу. Смеялся и Сенька, славно уставший, радостный, перебиравший ногами, как перед плясом.
Комаринец Ложкомой подошел к нему, медленно разминаясь на месте, сказал:
- "Эх, рассукин сын, вор, комаринский мужик!.."
Сенька, уперши руки в бока и поводя бровями, быстро ответил:
- "А не хочет, не желает он боярыне служить!"
Кто-то крикнул:
- "Сняв кафтанишко, по улице бежит!"
Ложкомой заложил ногу за ногу. Сенька замесил пятками навыверт:
Он бежит, бежит,
Повертывает!
Ево судорга подергивает!..
Складывалась песня.
Лес стонал. Тут и там ломали коленца взад и вперед, валяли скоком и Загребом:
Ох, боярыня ты Марковна!
У тебя-то плеть не бархатна.
У меня ль да сердце шелковое,
Инда зуб о зуб пощелкивает...
Комаринцы грянули вприсядку.
Гудел лес. Загасли костры, сизо, горьковато дымя. Никла под коваными сапогами колокольчатая синь горечавок...
- Идут! Идут! - вдруг звонко прокричали в стороне.
Оборвав пляс, треща валежником, комаринцы гурьбой устремились на дорогу.
Растянувшись на версты, завивая белую, жаркую пыль, шел обоз. За ним неровным строем подвигалось ополчение.
Подъехали конные.
- Юшка! Беззубцев! - окликнули комаринцы молодого стрельца. - Куда, черт, правишь? Своих не приметил?
- Здорово! - Не по летам тучный, с серым, отеклым лицом казак спешился. - Заждались?.. Зато боле двух тысяч нас. А большой воевода один тыщи стоит.
- Он-то где ж?
- А в обозе. Болотников Иван Исаич - вона он. Я-то с ним ведь с одного села. Бывалый человек: в турском плену был, папаримские земли прошел и за правду нашу стоит твердо.
- Чего долгое время не шли?
- А в пути дела много, - лениво протянул казак. - Да заходил воевода в села - искал Телятевских князей. Он-то на них издавна в обиде...
Прошло ополчение, и снова тянулся и скрипел обоз. Но уже кое-где зачернели котлы и бледно выметывался из дымных костровых шапок лепест-огонь. Кони, телеги, пыльные станки пушек стали табором от села до леса...
