Один, самый шустрой, подскочил к балясам и - бух в ноги: - Хочу, государь, жениться - приданого за невестой мало!
Спросил Иоанн: - А сколько ж дают?
Затрещал балаболка: - Две кошки дойных, восемь ульев недоделанных пчел, а кто меду изопьет - неизвестно. Как невеста станет есть, так и неначем сесть. Две шубы у ней, крыты корой, что снимана в пост, подыми хвост; ожерелье пристяжное в три молота стегано; камни в нем - лалы, на Неглинной браны. А всего приданого - на триста пусто, на пятьсот - ни кола. У записи сидели кот да кошка, да сторож Филимошка. Писано в серую субботу, в рябой четверток; то честь и слава, всем - каравай сала; прочиталыцику обратнина пива да чарка вина!
Затряслось от смеха крыльцо, а балаболка вдругоряд челом ударил: Царь-государь, дозволь за потеху слово молвить!.. Не токмо скоморохи мы, а еще бедные сироты твои, разных деревень людишки. Бьем челом, не имянами всеми своими головами. По указу твоему курим вино на тебя да на бояр, а нам вина сидеть нечем, а и пить-есть стало нечего. Пожалуй, государь, смилуйся, ослобони!
Встал царь, топнул ногой и сказал грозно: - Знай ском-рах о своих домрах, а с челобитьем не суйся!.. Не кладу я вины победителю, Мой подскарбий пожалует его всем довольно. А кто будет побит, того, из платья повылупив,- на срам пустить!
Сказал и сел. Вышли на середину бойцы. Кострюк одежи не снял; раскорячил ноги, голову опустил, дожидается. Шкурлатов скинул однорядку лазореву: под ней - кафтан рудожолт да празелен; руковицы на нем - таково туги - гулко бьют.
Хлопнул в ладоши царь.-Зачинайте! - Тяжело наседал Кострюк, увертывался Шкурлатов, разгорались его цвета некошеной травы глаза. На второй пошибке схватились за пояски.
- Чисто борются! - поддакивали гости.
Поднял Шкурлатов Коетркжа, хватил оземь. Крякнул тот, кулем осел, окарачь пополз. Зашумели, повскакали с мест царь и бояре.
- Сымай одежу! - закричал Иоанн.
- Не гожее дело - брата моего на срам пускать! - вступилась царица.
Молвил Грозный: - Не то нам дорого, что татарин похваляется, а дорого то, что русак насмехается... Сымай!
Стянул Шкурлатов с Кострюка порты. Еще пуще все загоготали. С лютой злобой глядела Марья Темрюковна на победителя. Лежал Кострюк на земле, громко бранился. Пошли гости в полаты, царица же к себе в тайник.
Только сели все на места, сбежала сверху боярыня, заголосила: - Ой, силушка неключимая! Царица без памяти лежит!
Кинулся царь с Бомелием в сени, вбежали в тайник: лежит царица на лавке, под голову зголовейцо подложено; лицо бело, закрыты веки, дрожат.
Глянул на нее Елисей - сказал сразу: - Ясно дело, государь,- дурной глаз; околдовали!
Молчал Иоанн,- от гнева языком подавился. А Бомелий мышью забегал.Принес в лубяном коробке камень бёзуй, что в сердце оленя родится. Отсчитал двенадцать ячменных зерен, растер, смешал все в белом вине, влил в рот царице.
Пришла в себя, поднялась.-Тяжко мне, государь мой, ох, тяжко!
Сказала боярыня Буйносова:-Может про все дознать знахарка Степанида; подле нее же и козни разные, и речей злотайных сплетение.
Сошел царь вниз, взял Шкурлатова за плечи и молвил - распечатал уста, что сургуч темен да ал: - Сокол мой! Нет у меня друзей на белом свете. Хотят меня с царицей извести. Скачи в Занеглименье до ворожеи Степаниды, скажи ей мое царское слово: пусть покажет нам дурной глаз, что немощь на царицу наслал - пожалована будет. А не покажет - бить нещадно, зашить в медвежью шкуру, скормить кобелям!
Низко поклонился Шкурлатов, вышел из полат, кинулся к аргамачьим конюшням. Вывел коня, вскочил в седло, пыля, поскакал.
Конь-гнед, звездочол, за щеками зжено; играет. Разжался, шарахнулся в сторону народ. Одни домрачеи да скоморохи отплясывали лихо.
Было то в пятом, а в канун пяточного дня привалила беда на двор боярина Данилы.
Горел на солнце князек и узорная причолина, решетилась подстрелинами кровля; бежал кругом облитый яблонным цветом сад.
Аринушка вышивала в саду, рушником солнышко ловила. Лежала на плече тугая рассыпчатая коса.
Сновала, сновала игла, да и обломилась. Сронила на шитье вздох,- на крыльце завидела отца. С той поры, как приезжал Шкурлатов, тосковал боярин, места себе не находил. Вспоминала, как сказал ей, по голове гладя: - Не будет от сего добра. Распалит он царя. Извет наведет!
Потупилась Аринушка, слезу сглотнула.- Пришлись по душе зеленые, цвета некошеной травы глаза...
Нападала на нее падучая, немощь, ничем непособная и лютая. Слышался по ночам трубный язык; крадучись, шла за окольицу, и было ей кружение и великая маета. Все блазнилось: не Аринушка она, а кто? - сказать не умела. Скрывал дочь боярин, никуда со двора не отпускал.
Сложила шитье, голову на колени опустила, задремала. А тем временем ударили в ворота. Рыжий, в телятинных сапогах, дьяк Таврило Щенок прошел по двору и боярину писулю подал: - Шкурлатов челом бьет!
Стал читать старик - заходило под ним крыльцо.
- Говорил я верно Шкурлатову,- сказал Данила,одна у меня дочь Аринушка.
- Не прогневайся, коли так! - молвил дьяк и сразу иным стал.- Пальцы в рот; засвистал. Из-под полы сабля блеснула. Настежь - ворота; гикнули, ворвались обидчики. Накинули на боярина мешок, скрутили, к лошадям потащили. Повис над двором крик. Зашарили по клетям, стали грабить. Вскочила Аринушка.- Беда! - Проскакали за тыном,- отца и мать связанных повезли.
Закричала, заплакала - никого нет, шумят в доме. Бежит кто-то по саду прямо к ней, траву мнет. Схоронилась за куст - прошел мимо; кинулась огородами. Выбралась на уличку, пошла, плача, сама не зная,- куда.
Уже все Знеглименье прошла. Куда идти дальше?..
Стоит изба курная, слепонько глядит волоковыми окнами. Бабка - чистой гриб - собирала в лукошко рассыпанный крыжовник.
- Куда идешь, дитятко? - И тронула Аринушку за рукав.
Зажалилась та, говорит в слезах;-так-де и так. Покачала старушонка головой.
- Сто лет живу, а о таких не слыхала; али не нашей ты земли? - речь у тебя смутная, не поймешь.
Вдруг затеплились глазки невидные, что божьи коровки красные.
- Ну, раз идти-то некуда, ступай в избу, дитятко, ступай!
Боязливо переступила Аринушка порог, вошла в сени.
Обернулась через плечо на дверь.- Там - визжал стриж, текла, чго мед, заря. Было небо - шелк шаморханской.
3
Собрала старушонка ужинать: ставец штей, битой коровай да ковшик вареного молока. Вскинула на нее Аринушка глаза синесветые, горючие. Села бабка на лавку.
- Ты кушай да слушай,- зашамкала.- Дай-кась, я те слово скажу. Знахарка я, Степанида. Вот и говорю я тебе, девица, будь ты мне заместо дочери (тут.Аринушка заплакала). Не плачь, дитятко, не плачь! Идти тебе некуда. Живи у меня. Знатная из тебя ворожея выйдет.
Опустила Аринушка голову: о житье таком думала ли, гадала? Старушка зажгла лучину, достала из-под лавки, раскрыла берестяной сундук. Вот сухие пауки - зашушукали в ладонях у ней разные растеньица да корневища.
- Гляди, учись, Аринушка, какие травы бывают; тут они у меня все. Вот - колкжа-трава, она меткость пуле дает, держать ее в коровьем пузыре надо... Плакун-траву сорвешь в Иванову ночь - бесы тебя бояться станут. Сон-траву сбирай в мае, когда желто-голубое цветение ее: вещими сны будут... Вот - нечуй-ветер, ее слепцы ртом рвут,- она от смерти на воде сохраняет...
Долго еще говорила знахарка... Ночью той заснула Аринушка - как в ров повалилась. И сквозь сон слышала до зари: сторож колотушкой стучал.
На другой день поутру сказала бабка Арииушке: - Проведала я: гость к нам будет; схоронись за дымником, сиди, не вылазь! .
...Скакал по Занеглименыо Шкурлатов. Всюду-народ. Скрипят качели, девки пляшут; ругаются мужики, не сымая шапок, в церкви входят.
Сдержал коня.- Не признался боярин, где дочь спрятал!..
Въехал к Степаниде на двор. Пошел в избу. Закланялась бабка, затеплились глазки, что божьи коровки красные: - Давно поджидаю, чуяла, что приедешь, соколик; маете твоей сердешной пособить могу.
