Ранним утром 5 июля больных перенесли к Самолетской пристани. Пароход подошел, однако, к Русинской пристани. Монахини бегом пустились туда. На задних носилках лежал Иван-мясник, размахивал отстегнутым протезом и скверно ругался, опасаясь, что пароход уйдет без него.
Задыхаясь, прибежали монастырские к пристани, когда на пароход уже принимали раненых из земской больницы. Все они были ходячими. Вопреки обыкновению пароход не причалил к дебаркадеру, а стоял поодаль на якоре. Больных перевозили на борт шлюпкой. У пристанских мостков переговаривались между собою военный врач в гимнастерке под мятым халатом и начальник госпиталя в лихо заломленной фуражке и расстегнутом кожаном пальто рыжего цвета. Давешнего военфельдшера на берегу не оказалось - он еще ночью отбыл на своих дрожках дальше, в Кинешму. Пришлось все объяснять госпитальному начальству заново. Отца Афанасия и мать-казначею, похожую на боярыню Морозову с картины Сурикова, начальники выслушали с ироническими улыбками. Согласились принять Ивана-мясника и Сашку Овчинникова, взять же старца наотрез отказались.
- Товарищ ваше благородие! - взмолился отец Афанасий. - Позвольте пояснить: пароходы ходят произвольно и пассажиров без мандатов не берут. А вы изволите видеть больным и страждущим праведного старца, подвижника. Окажите православным христианам божескую милость - довезите нашего старца до Костромы, где имеется Ипатьевская больница для престарелых. Неужто одного местечка не найдется на целом пароходе?
- Местечко-то, может, и нашлось бы, - в раздумье сказал доктор. - Наш фельдшер запиской предупредил о ваших больных. Но у нас мало санитаров и нет сиделок, а ведь вашему больному нужен особый уход. Примем, если дадите провожатого.
Мать-казначея напомнила, что до Костромы недалеко, верст до сотни, пароход к вечеру уже будет там.
- Да ведь на пристани мы вашего старца не выбросим! - сурово сказал врач. - Кто его в богадельню вашу доставит? Без провожатого не возьму.
И тут монастырские носильщицы услышали тихий голос Савватия, доселе находившегося как бы в забытьи.
- Пусть Антонина проводит. Антонину с нами пошлите.
Мать-казначея взволнованно зашепталась со священником. Прокашлявшись, тот смиренно проговорил:
- Отец Савватий, послушница Антонина молода еще, два года минуло, как из мира пришла, послух приняла. Рановато ей в мир идти, искус тяжел. Лучше мать Софию возьми в провожатые.
Старец отрицательно покачал головой на тонкой шее.
- Говорю вам, а вы внемлите. Без Антонины не поеду! Терпением богата, душой сильна и разумом светла, образованных родителей дочь. Что другой силой не возьмет, она лаской у бога выпросит. Отправляйте с Антониной, а не то назад несите: не поеду!
- Да пускай едет! - махнул рукой Афанасий. - Чай, при старце будет, не одна. А обратно с протоиереем нашим возвернется, он нынче по делам в Костроме.
Мать-казначея зашептала священнику на ухо:
- Так ведь матери игуменьи любимая послушница! Не осерчала бы настоятельница! Чай, этот-то, Алексашка Овчинников, раненый... рядом поедет. Смекаешь, отче?..
Пароход дал продолжительный гудок. Военные стали усаживаться в лодке. Солдат-санитар взялся за весла.
- Стойте! - хором закричали и женщины, и отец Афанасий. - Погодите отваливать! Уж вы их как-нибудь всех вместе при старце поместите... Господи всеблагий, благослови рабу Антонину на подвиг!
После отвала из Яшмы послушница Антонина попросила врача осмотреть ее больных. Врач для начала оценил взглядом саму сиделку, отметил про себя глубокие печальные глаза, разлет тонких черных бровей, изящество движений. Доктор стал весьма любезен и сразу заглянул в каюту. Здесь было шесть коек с тощими рваными тюфяками. Под застиранными простынями и кое-как залатанными одеялами лежали "тяжелые": кроме яшемцев, попали сюда два пожилых ополченца, Шаров и Надеждин - крестьяне из села Солнцева Ярославской губернии, и больной чуваш Василий Чабуев, наживший грыжу на воине, когда вытаскивал из грязи артиллерийское орудие. Ополченцы попали на госпитальное судно "Минин" не без задабривания того же военфельдшера, что согласился принять монастырских больных в Яшме. Надеждин страдал от последствий контузии, у Шарова была недолеченная рана коленного сустава... В селе Солнцеве комбед уже выделил на их долю хорошей земли, отобранной у барина Георгия Павловича Зурова. И толковали ополченцы про справедливые новые порядки, про десятины, пустоши, супеси и суглинки.
Врач велел отнести старца и Сашку в операционную, устроенную в носовом салоне. Ногу старцу закрепили в лубке, у Сашки проверили швы, наложенные яшемской фельдшерицей. Врач сказал, что порваны одни мускулы, кость и главный нерв целы: недельки через полторы можно будет больного поднять.
2
Оказалось, что старец Савватий с переломом и Сашка Овчинников - чуть не единственные тяжелые больные на весь пароход-лазарет. Антонина подивилась: эвакуированные и госпитализированные выглядят здоровыми. Да и весь пароход мало похож на госпиталь: чистота поддерживается слабо, койки разнокалиберные, белье бросовое. И все же этот "Минин" мог бы вместить до сотни больных, а их на борту едва ли четыре десятка.
Пароход тихим ходом подошел к городской пристани Кинешмы. Начальник сошел справиться насчет пополнения. Рядом с ним усиленно жестикулировал военфельдшер, отбиравший раненых. Оба спорили с незнакомым комиссаром на пристани. Спор стал слышен и на пароходе.
- Могу взять только вот этих легкораненых, ходячих, и то лишь потому, что мне уголь грузить в Костроме! - кричал начальник. - У меня персонал трое суток не спит, на пароходе яблоку упасть негде. Пятерых беру, не причаливая! А ну прыгай на борт у колеса, живей! Ты прыгай, ты, ты и те двое! Военфельдшер прыгай за ними! Санитар у трапа, подай руку товарищам, помоги подняться! Все на борту? Пошел, капитан, вперед самым полным!
Начальник с военфельдшером последними вскочили на пароход, и "Минин", расстилая по реке дымный след, отвалил. Во время спора пароход удерживался у пристани на одной наспех поданной кормовой чалке. Антонина снова подивилась: и тесноты нет на недогруженном судне, и уголь уже взят в Томне. Чудные порядки!
До ушей Антонины доходили и еще более странные обрывки разговоров на борту: то французские словечки, то обращение "господа!", то слово "Россия", произносимое с картавинкой.
Девушка-послушница видела лощеных, манерных, барственного вида молодых мужчин, обряженных в солдатское разве что для отвода глаз. Антонина старалась, однако, не обращать внимания на "мирское". Ей хватало забот с пациентами. У Алексашки разбередили рану при переноске.
Врач заглянул с палубы в окно каюты и велел дать больному морфий. После впрыскивания больной приоткрыл синие глаза и улыбнулся побелевшими губами, попросил попить. Врач заметил, как больной придержал руку сиделки и неумело поцеловал запястье, будто к иконе приложился. Потом затих с закрытыми глазами, обведенными тенью. Лицо обрело после впрыскивания выражение покоя и отрешенности; черты, прежде искаженные болью. разгладились...
"Уж не кончается ли?" - испугалась сиделка.
В волнении она чуть не произнесла эти слова вслух, но суеверно спохватилась, даже руку к губам поднесла, как бы рот себе зажать... Ей вдруг припомнились странные и необычные пути, что привели их к знакомству...
...Был уютный просторный дедушкин дом в городе Макарьеве на Унже, была мама, совсем еще молодая и очень красивая, бывали счастливые семейные праздники, когда приезжал к ним папа. Как гордилась им девочка Тоня перед сверстницами! Ведь военный летчик, капитан, приезжает то из Парижа, то из Одессы... Все это оборвалось на тринадцатом году ее жизни, в один день, мгновенно! Пришло известие, что папа арестован как революционер. Будто готовился сбросить со своего аэроплана листовки на город Севастополь. Позднее узнали приговор: тюрьма! В то лето скончался дедушка, жизнь в Макарьеве стала для мамы невыносимой. Узнала, что отбывать тюремный срок мужу предстоит в Ярославле. Продала макарьевское имущество и вместе с Тоней села на унженский пароход. Был он тесным, переполненным, грязным. На борту случился тиф, мама заболела.
